— Вы работали в уголовном розыске?

— А что, нельзя? Это было четыре года назад. Нынешние работнички меня и не помнят…

— Почему ушли?

Он чуть не вспыхнул.

— А это относится к делу?

Турецкий пожал плечами.

— Не знаю.

— У вас все?

— Нет. Сдается мне, Станислав Витальевич, что вы не договариваете. Почему вы ушли из уголовного розыска, к делу, возможно, не относится. Но вот другое… Предложить на ваш суд свою версию? Сдав смену, вы не сразу покинули здание прокуратуры. Вы зашли в туалет — он между выходом и непосредственно постом. Ну, понадобилось вам. Дорога дальняя, все такое. А Недоволин, пребывающий, так сказать, за стеклом, этого не заметил. Не смотрел он вам вслед. Не такая уж вы важная птица. Он занимался журналом, чайником, телевизором, чем угодно. Пока вы справляли свои естественные потребности, в прокуратуру «проник» посторонний. Посетитель переругивался с Недово— линым — тот не хотел его пускать, а вошедший не желал представляться. Возможно, лицо человека было вам незнакомо, но вы слышали, о чем он говорит. Вам стало интересно, и вы не торопились покидать уборную. Стояли и слушали в приоткрытую дверь. Потом посетитель направился к лестнице, а вы решили выйти. Недоволин не смотрел в вашу сторону — возможно, он накручивал диск телефона, а рядом с ним еще работал телевизор. Вы попятились и вышли. Двери не скрипят. Оказавшись на улице, вы немедленно произвели звонок.

Он следил за реакцией собеседника. Но к чести последнего, тот вел себя вполне естественно. Недоуменно помотал головой, сделал озадаченное лицо.

— Только не вздумайте отпираться, — предупредил Турецкий. — С вашего номера в тот час был сделан звонок, это непреложный факт. Не надо отрицать. Не надо говорить, что телефон вы оставили дома, отдали знакомому или заложили в ломбард. Кому вы звонили?

— Не помню… — пробормотал Лыбин.

Охранник стойко держал удар. Он умел не показывать обуревающие его эмоции.

— Кому вы звонили, Станислав Витальевич? Поймите, вас никто не обвиняет в убийстве, следствию нужно знать, кому вы звонили.

— Послушайте, — тот отправился в контратаку, — если вы смогли определить мой звонок, то почему не можете вычислить, кому я звонил? Бред какой-то. Только не говорите, что хотите услышать это от меня лично.

— Номер не определился, — признался Турецкий. — Факт настораживает, согласитесь. Поставьте себя на мое место, Станислав Витальевич, и вы поймете, что я должен эту тему доработать. Вы же трудились в уголовном розыске. Вспоминайте… или признавайтесь, пока не зашло слишком далеко.

Охранник закусил губу, уставился в пол. Со стороны могло показаться, что он усиленно вспоминает. Хотя бывает всякое, мелькнула неприятная мысль, вот заставь тебя сейчас вспомнить, кому ты звонил в десять утра в прошлую пятницу — ведь умрешь, а не вспомнишь.

— Вспомнил, — выдохнул охранник и даже как-то криво улыбнулся. — Звонил в Шаховскую, у меня там мать живет. Просто хотел узнать, как у нее дела. Можете проверить — она действительно там живет.

— Ну, слава богу, — улыбнулся Турецкий. — А я уж думал, ночевать у вас под дверью придется. С каких это пор у вашей мамы закрытый номер? Она работает в секретном учреждении?

— Да боже упаси, — хмыкнул Лыбин. — Она на пенсии, у нее однокомнатная квартира недалеко от автостанции.

— Почему же номер не определился?

— А я не туда попал, — нагло объявил Лыбин. — Набирал по памяти, видно, сбился на какой-то цифре. Оператор объявил, что вызвать данного абонента невозможно — в связи с установкой фильтра на его аппарате… в общем, я не понял.

«Врет и не краснеет», — уныло подумал Турецкий.

— Почему же не перезвонили маме?

— Аккумулятор сел, — развел руками Лыбин, — разрядился полностью. Батарейка старая. Аховый полтысячи стоит, никак не соберусь приобрести. Да и зарплаты у нас… не московские. Пошел домой, поставил телефон на зарядку, через два часа позвонил маме. Кстати, можете проверить — уж этот-то звонок наверняка определился…

Предъявить охраннику было нечего. Теоретически все, что тот наплел, могло быть правдой. В какой-то миг Турецкий почувствовал шаткость своей версии. Одарил напоследок испытуемого проникновенным взглядом комиссара Мегрэ и удалился. Спустился во двор, побродил вокруг подъезда. Не самое приятное для проживания местечко — не всегда ладно с жилищными условиями у работников вневедомственной охраны. Практически стемнело, на детской площадке было безлюдно, за сараями монотонно гавкала собака, дул прохладный ветерок. Нарвется он когда-нибудь на хулиганствующие элементы…

Турецкий сел в машину, закрыл все двери, стал ждать. Чего он ждал, понималось смутно. Если у охранника в гостях некто, то рано или поздно этот некто должен уйти. Хотя не факт. Если женщина — к тому же незамужняя, — то может остаться до утра. Хорошо им там. Будут весело проводить время, совершать действия сексуального характера… Он раздраженно поскрипел зубами, сунулся в бардачок — не осталось ли чего-нибудь съедобного? Пусто: Ни еды, ни питья. Откинул голову, сидел дальше, занимался аутотренингом. Задумчиво смотрел на окна третьего этажа. А если в квартире тоже ждут, что он уедет? Ведь его машину, должно быть, видно. Нет, он мысленно восстановил расположение дверей в подъезде, — окна квартиры выходят на обратную сторону, из квартиры его не видно. Где же там его окна? Он вышел hj машины, добежал до обратной стороны здания. Гладкая стена, третий этаж, высоко. У Лыбина горел свет — «негромко» и за шторами. Никаких силуэтов. Ши— зуете, Александр Борисович?

Он вернулся к машине, стал набираться терпения. Пока он это делал, из подъезда вышел только один человек — явно тутошний, мужского пола, сильно прихрамывающий, с палочкой. Протащился мимо машины, страдая одышкой, растворился за сараями. И вошел в подъезд — один человек. Тот же самый. Снова протащился мимо — в авоське лежал продолговатый предмет цилиндрической формы — пропал в подъезде. Время тягомотно отмеряло минуты. Полчаса канули в вечность, сорок минут, пятьдесят. Утешало одно — срочных дел на текущий отрезок времени у него не было, нет особой разницы, где убивать время.

Но через час с копейками терпение лопнуло. В половине десятого он завел мотор, дал ему прогреться. Может, стоит ворваться в квартиру, игнорируя процессуальные формальности? Он не состоит на государственной службе, в чем проблема? А что это даст? Кто бы ни был в квартире (если там вообще кто-то есть), это не повод обвинять его в предумышленном преступлении. Люди имеют право находиться там, где им велит желание. А ему — лишний повод озираться в темных закоулках…

Спустя пятнадцать минут он запарковал машину на стоянке перед гостиницей, в скверном расположении духа промаршировал мимо столика администратора, поздоровался с Антониной Андреевной, поливающей цветы (интересно, она бывает когда-нибудь дома?), вошел к себе в номер…

Последующие полчаса он посвятил любимому занятию — включил проигрыватель, уставился на запись, запечатлевшую последние мгновения жизни трех человек. Карась, болтающийся на крючке, звук выстрела, ужас в глазах генерала. Что, интересно, чувствует человек, когда понимает, что он обречен и жить ему осталось хрен да нисколько?