— Ты еще долго будешь на острове? — спросила я, уходя.

— Это не от меня зависит, — отозвался Никос и торопливо погладил меня по голове.

Вернувшись домой, я обнаружила, что там дым коромыслом. И только у Мирто сияли глаза. Она все-таки станет звеньевой! Так сказал папа! Он вернулся с работы и рассказал, что его вызвал директор, господин Периклис, и сделал ему замечание за то, что, как ему пожаловался господин Каранасис, он не позволяет Мирто стать одной из первых фалангисток нашего острова. Папа пытался оправдаться, заметив, что Мирто еще слишком мала… вот пойдет в гимназию и… Тогда господин Периклис сказал ему, что Мирто была выбрана господином Каранасисом, и хотя она еще мала, но высокая и одна из самых красивых девочек в школе. Ей хотят сшить форму фалангистки, сфотографировать и разослать ее фотографии во все журналы мира, а те поместят Мирто на обложку.

Господин Периклис добавил, что, может, он и папу повысит в должности, а вот если тот будет упираться и не разрешит Мирто, то он даже не знает… тут возможны последствия для его работы.

— Нам как раз этого и не хватало, — бушевал папа, — увидеть нашего ребенка на обложках фашистских журналов. Какой позор!

— Страшно даже подумать, — вздохнула мама, и глаза ее наполнились слезами.

— Но я лишусь работы, понимаете, — простонал папа. — Господин Периклис ясно дал понять: отказ не останется без последствий. Так или иначе, вскоре это точно будет обязательным, и все дети там окажутся.

— Но мы хотя бы не станем посмешищем, побежав туда первыми, — разозлился дедушка.

Когда в разговор вступила тетя Деспина, которая снова сказала, что мы пожалеем, если будем мешать карьере Мирто, нас отослали в комнату. Однако скандал было слышно и наверху. До того, как у нас ввели диктатуру, никто так резко друг с другом не разговаривал.

— Нет, ты послушай, меня даже в журналах будут печатать! — раздувалась от гордости Мирто, как будто про нее уже печатали статьи. — Мне сошьют форму!

И я не могу сказать ей, что видела Никоса и что ему совсем-совсем не понравилось ее рвение стать звеньевой у фалангистов!

— Мои поздравления, — в комнату вошла Стаматина. — Ты станешь звеньевой, госпожа Мирто, твой отец принял решение. Чтоб у него ноги отнялись, у этой жабы, что нам на шею села! — процедила она сквозь зубы, чуть не искрясь от ярости.

— ОЧСЧА, ОЧСЧА! — пропела Мирто. — ОЧСЧА: я стану звеньевой!

И от избытка чувств она пнула покрывало на своей кровати.

— ОЧПЕЧА, ОЧПЕЧА! — тихонько шептала я, завернувшись в одеяло с головой.

ОЧПЕЧА, потому что у меня секреты от Мирто. ОЧПЕЧА, потому что дома все взрослые переругались. ОЧПЕЧА, потому что Никос прячется в пыльной каморке. ОЧПЕЧА, потому что Алексис уже пять дней ходит в школу в чужой обуви.

30 октября у нас отменили занятия по случаю праздника сбережений. Дедушка был вне себя.

— Мало вам, — бушевал он, — святых, у вас и так что ни день, то праздник, нате, пожалуйста, теперь еще и сбережения в этот сонм добавились!

В школе даже должен был пройти утренник. За неделю до того господин Каранасис нам целую речь прочитал о сбережениях. Я совершенно не помню, что он там говорил, потому что мы с Алексисом как раз играли в «Морской бой», и он потопил мой четырехпалубник. Сберегать означает прятать деньги. Мы все должны были написать сочинение на эту тему, и лучшие из них будут зачитаны перед всеми в день праздника.

Я, конечно, даже не думала, что мое сочинение прочтут. Госпожа Ирини всегда мне ставит «отлично» за сочинения, но на этот раз я не могла выдавить из себя ни строчки. Я смотрела на Алексиса, который снова и снова ставил кляксы на своем листке. Ну что можно сказать о сбережениях? Однако мы даже представить не могли, что получим — и я, и Алексис — по колу. Такие сочинения, оказывается, всегда проверял сам господин Каранасис.

— Да что это на вас нашло, что вы написали такие глупости, — сказала расстроенная госпожа Ирини, возвращая нам тетради. — Почему вы меня не спросили?

«Глупые размышления, бессодержательно» — оставил заметку красным карандашом господин Каранасис в конце моего сочинения. И точно такую же — в сочинении Алексиса.

Алексис написал о своем дяде, очень богатом, который хранил свои деньги в коробках. Он не тратил ни гроша, одевался в старые тряпки, и в конце концов припрятанные деньги съели мыши. Я же написала про девочку, которая, когда ей давали деньги на шоколад, прятала их, а когда выросла, то заболела, и врачи запретили ей есть сладкое. И в итоге за всю свою жизнь она так и не попробовала шоколада.

Мирто получила «отлично», и на празднике ее сочинение зачитали. Оно стало лучшим во всей начальной школе.

— Но ты же ни одной монетки не отложила за всю свою жизнь и всё спускаешь на золотые перышки да звездочки у киры Ангелики. Как ты могла написать, что «человек, откладывающий деньги, приносит пользу и себе, и обществу»?

— Я написала то, что нам сказал господин Каранасис, — отрезала Мирто. — Не то что вы с Алексисом — стали посмешищем для всей школы.

— Знаешь, что сказал мой папа? — заметил Алексис на следующий день. — Если бы он был на месте господина Каранасиса, то поставил бы нам обоим «отлично».

Занятно, что и дедушка то же самое сказал.

— Если бы у нас в доме была хотя бы одна целая чашка, — сообщил мне по секрету Алексис, — мы бы пригласили твоего дедушку на кофе. Мой папа очень хочет с ним познакомиться.

Я его заверила, что мой дедушка вообще не переживает из-за такой ерунды, как целые чашки, что у него самого в кабинете стоит большая чашка с отбитой ручкой, из которой он всегда пьет кофе. Другая, как он говорит, его не устраивает.

— Тогда я поговорю с моей матерью, — серьезно ответил Алексис.

Однако они не успели его пригласить — дедушка и отец Алексиса свели знакомство совсем в другом месте.

Море и небо перестали быть сами по себе. Они слились и нависли над городом, словно серая завеса, у которой нет ни конца ни края. Огромные волны разбивались о волнорез тысячами белоснежных брызг.

— Артеми сегодня не придет, — говорю я Мирто. Мы сидим рядышком на застекленной веранде и смотрим на пенящееся море. — Да и Нолис не придет, — продолжила я, глядя сквозь дождь, заливающий стекла окон.

Я подумала, что Никос напрасно ждет свою пачку из-под сигарет, и у меня против воли вырвалось:

— Жалко.

— Что жалко? — встрепенулась Мирто.

— Что не придут Нолис с Артеми.

— А меня не волну-у-у-е-е-ет, — пропела она. — Я скоро стану фалангисткой. А господин Каранасис сказал, что с этого момента нашими друзьями и братьями будут только другие фалангисты.

— И ты будешь любить этих, как ты там сказала, фалангистов больше, чем меня? — забеспокоилась я.