Каратак подал знак силурам, и тут же вперед вышли два человека, которые держали под руки третьего. Его лицо скрывал капюшон, а ноги заплетались, как у пьяного. При всеобщем молчании воины выволокли его в середину круга. Все трое остановились перед Каратаком, а тот, наклонившись вперед, откинул с головы неизвестного капюшон. Взору присутствующих открылась копна кудрявых темных волос и изможденное лицо с черными провалами вместо глаз. Дрожа всем телом, несчастный издал нечеловеческий гортанный вопль ужаса.

– Ему отрезали язык! – догадался Макрон.

– Сейчас узнаем его имя, – сдавленным голосом откликнулся Катон.

Каратак отдал своим людям приказ отойти в сторону и швырнул искалеченного человека вперед, а тот, спотыкаясь, проковылял несколько шагов и упал на четвереньки. Из груди пленника вырвался приглушенный стон боли, и он пополз по утоптанной земле, стараясь оказаться как можно дальше от оглушительно хохочущего Каратака и его спутников. Вождь бриттов повернулся к Осторию и его свите.

– Возвращаю его вам, – великодушно объявил Каратак. – Мы взяли этого человека в плен несколько месяцев назад вместе с остальными, которых уничтожили. А его возили по деревням, где он подвергался всяческим унижениям и издевательствам. Жаль беднягу, уверен, его ждало блестящее будущее. Однако необходимо показать соплеменникам, что легионеры сделаны из того же теста, из плоти и крови, как и все мы, и лишить их жизни столь же просто, как любого крестьянина. Даже если речь идет о знаменитом центурионе Квертусе, с которым мы в свое время непременно расправимся. А пока нам надоело таскать за собой этого трибуна и выставлять его на всеобщее посмешище. Пора передать его в руки соратников. Верно я говорю, трибун Марцелл?

Каратак встал за спиной беспомощного пленника и подтолкнул сапогом к губернатору так, что несчастный упал лицом вниз. В рядах представителей местных племен раздались презрительные злобные смешки, однако многие смотрели на происходящее с ужасом в ожидании неизбежного возмездия со стороны римлян. Губернатор, с трудом сдерживая рвущийся наружу гнев, скрипнул зубами и, повернувшись к свите, ровным голосом приказал:

– Поднимите его и уведите отсюда.

Макрон опомнился первым и бросился к пленнику. Катон последовал за другом. Склонившись над несчастным, центурион бережно взял его под руку, но тот, движимый инстинктом, отпрянул назад и хрипло зарычал.

– Позвольте, я помогу вам встать на ноги, господин трибун, – спокойно предложил Макрон, хотя при виде изуродованного лица с незрячими заплатками вместо глаз к горлу подкатывала тошнота.

Катон поддержал Марцелла с другой стороны, и друзья повели его к остальным трибунам и телохранителям, которые в ужасе наблюдали за происходящим.

– Ваши страдания закончились, – успокаивал Макрон. – Теперь вы снова среди соотечественников.

Катон подал знак двум телохранителям:

– Позаботьтесь о трибуне, отведите в крепость и проследите, чтобы его накормили и обработали раны.

Легионеры приняли Марцелла из рук друзей и вывели из круга. Макрон проводил их долгим взглядом, а потом вдруг обратился к Катону:

– Если со мной случится нечто подобное, обещай, что перережешь мне глотку.

– Ага, а потом отвечай перед твоей матушкой.

– Этим ты сделаешь одолжение и ей, и мне, – с мрачным видом заявил Макрон. – Так что, обещаешь?

– Хорошо, – пожал плечами Катон. – Как пожелаешь.

– Поклянись!

Настойчивость друга и лихорадочный блеск в глазах удивили Катона, но спорить он не стал.

– Жизнью клянусь.

Макрон вздохнул с облегчением.

– И я для тебя сделаю то же самое, – пообещал он.

Глядя на готовность друга лишить его жизни, Катон в изумлении поднял бровь, однако вспомнив изувеченное лицо трибуна, вдруг поставил себя на его место. Представил, как возвращается домой беспомощным калекой, как встречает его Юлия, как ужас на ее лице сменяется отвращением и жалостью. Нет, слепому этого не увидеть, но все и так станет ясно при первых звуках ее голоса. Возможно, и Марцелла ждет в Риме любимая женщина. Картины участи, которая может его постигнуть, были очень яркими.

А Каратак, отступив в сторону, наслаждался устроенным спектаклем. Но вот он снова вышел в центр круга и обратился к собранию:

– Этот трибун командовал тысячью легионеров, и все они были убиты или захвачены в плен во время всего лишь одного набега. И если удалось разбить такой большой отряд римлян, как тут согласиться с губернатором и разделить его уверенность в окончательной победе Рима? Нет ни одной заставы на границе с землями силуров и ордовисов, которой не угрожала бы моя армия, ни один обоз с продовольствием не может чувствовать себя в безопасности ни на одной из дорог, по которым ездят римляне и их союзники. Вот так и будет с этого момента и до дня, когда у врага пропадет охота с нами сражаться. Даже могущественному Риму не по силам вечно нести постоянные человеческие потери, подтачивающие боевой дух. И заявляю всем, что наше стремление защитить родную землю и отстоять свободу гораздо сильнее желания римлян ее покорить. В конце концов победа будет за нами!

Каратак с вызовом посмотрел на Остория, а среди его спутников послышались одобрительные возгласы. Осмотревшись, Катон обнаружил, что помимо горных племен к Каратаку присоединились бриганты и воины других племен из северной и западной частей острова.

Губернатор выступил вперед и встал перед Каратаком. Выкрики из толпы постепенно стихли. Осторий заговорил, но уже не прежним рассудительным, взывающим к благоразумию тоном. Его голос звучал сурово и холодно:

– Пытки, которым вы подвергли одного из моих офицеров, не останутся безнаказанными. С этого дня приказываю казнить десять твоих сторонников за каждого убитого или захваченного в плен римлянина. Мой приказ распространяется на все племена, которые проявили глупость и поддержали твое обреченное на провал дело. Теперь ясно, что мое предложение заключить мир оказалось бесполезной тратой времени. Время переговоров закончилось, и я даю торжественную клятву всем богам, которых почитаю, что не успокоюсь, пока не разобью твою армию и не доставлю тебя вместе со всеми родственниками в Рим. И там вас подвергнут унижению, которое во сто крат искупит страдания трибуна Марцелла. Кроме того, клянусь, что не уйду на покой, пока не истреблю все горные племена. Ордовисов и силуров сотрут с лица земли, и останется лишь память, напоминание остальным племенам, живущим на этом острове, какова цена сопротивления Риму.

– Хорошо сказано! – одобрительно хмыкнул Макрон.

– Клянись сколько хочешь, римлянин! – рассмеялся Каратак. – Твои клятвы ничего не изменят. Мы будем драться и убивать римлян, пока не сломим ваш боевой дух.

Ответить Осторий не успел, так как в этот момент выступил вперед Прасутаг и, дождавшись тишины, обратился к собранию. Выслушав первую фразу, Маркоммий перевел ее римлянам.