Агата длинной тонкой ложкой перевернула тельце.

Личико человечка с закрытыми глазками выражало ужас. Рот был округлен в безмолвном крике.

Полину била сильная дрожь.

– Замерзла? Все вы мерзнете, когда доходить начинает, – вздохнула Агата, поставила лоток на столик у кресла. – Вставай, тебе уже можно. Иди, поешь.

– Я поеду, – сказала Полина.

– Обязательно поедешь. Завтра. Сегодня я тебя еще понаблюдаю. Чтоб кровотечение не открылось. Ты же в будущем ребенка собираешься иметь? Хочешь, чтоб все было в порядке?

Полина не отвечала. Она вообще ничего не хотела и о будущем думать сейчас не могла.

Тамара сделала ей какой-то укол, она проспала день и ночь, не просыпаясь. Утром встала, оделась в свои вещи, собралась уходить.

– Давай тебя мой шофер довезет, куда надо, – предложила Агата.

Но Полине не хотелось, чтоб тут было известно, куда она поехала. Домой, к своим, она и не собиралась.

Перед уходом она вспомнила что-то важное.

– Мне Митя деньги дал, давно уже. Сказал спрятать и не говорить, куда. Я отдам.

Она сказала «Митя» и не испугалась. Ей было совершенно плевать, как называть свое прошлое.

– Да брось ты. Оставь себе. Он еще принесет. А лучше б уж завязал с этим. Добытчик, – иронически хмыкнула Агата.

– Как хотите.

– Приходи, если надо будет. Знаешь, как найти.

Куда ей было податься? Конечно, к Катьке. Хорошо, что та еще не ушла на занятия. Обрадовалась Польке.

– Нашлась, моя пропажа! Я тебе обзвонилась! Мама твоя каждый день звонит, с ума сходит. И я не знаю, что ей сказать.

– Скажи, нашлась. Я у тебя пару дней поживу, можно?

Катька жила одна, бедненькая. Мама ее два года назад умерла от рака, совсем молодой. А папу она никогда в жизни не видела. Так и осталась: сама за себя. И еще всем помочь старалась, кому плохо.

– Конечно, оставайся. Твоим-то можно сказать, что ты у меня?

– Нет, – запретила Поля. – Я сама позвоню и с ними поговорю.

– Ты – рассталась? С ним?

– Так вышло. Само собой.

– А ребенок?

Ах да, когда-то ведь был у них разговор про женскую консультацию и весь этот ужас…

– Не было никакого ребенка, – сухо сказала Поля.

Катя больше ни о чем не спрашивала.

Поля попросила пакет, который отдала подруге на хранение. Та принесла.

– Тут деньги, – объяснила Поля., – Теперь они мои. Я еще не знаю, сколько тут. Давай считать.

Долларов оказалось около восемнадцати тысяч. Еще несколько тысяч осталось от тех «сантиметров», что швырял ей когда-то добытчик Митя. Они лежали отдельно, в скрипичном футляре. Поля не прятала их специально. Просто все не получилось потратить, вот они и сохранились.

– Я к своим не вернусь, – решила Поля. – Не смогу с ними жить. Я другая, а они те же. Я себе квартиру куплю.

– Запросто! – согласилась Катька. – С такими деньжищами!

Полина не знала, что и как будет в ее жизни, но хорошо стала представлять себе теперь, чего она хочет.

Она хотела войти в женскую силу. Быть такой, как Агата. Чтоб не самой тянуться к кому-то, а к ней чтоб тянулись.

Она хотела такой же огромный дом-квартиру. Чтоб быть полноправной хозяйкой и ни от кого не зависеть: ни от чужого характера, ни от денег, ни от своих и посторонних чувств.

Понимание цели – это уже полдела.

В те времена за ту сумму, что у нее образовалась, можно было вполне купить приличную двухкомнатную. Особенно если люди уезжали, спешили, оставляли все на произвол судьбы. Тогда еще все покидали родину навсегда. Хотя возвращаться вполне можно было, но после долгих десятилетий железного занавеса никому не хотелось назад, в клетку, поэтому со всем нажитым прощались решительно и бесповоротно.

Буквально через два дня поисков, звонков по знакомым и тем, кого знакомые им порекомендовали, обнаружился фантастический вариант на «Студенческой», в уже не сталинском, но еще и не хрущевском кирпичном доме. Двушку продали за десять тысяч! И были счастливы! Полина придирчиво разглядывала документы, опасаясь подвоха. Дом кооперативный. Пай давно выплачен. Жила за все время одна только семья, которая сейчас и выезжала. Все было – не подкопаешься.

– Куплю еще двушку, раз деньги остаются, – поделилась она планами с подругой.

– Ты деловая – не узнать! Зачем тебе еще одна?

Катька настоящей жизни не видела. Побывала бы она у Агаты, тогда бы поняла.

– В одной буду жить. Другую сдам. На эти деньги буду жить.

– А учиться?

– Нет. Я уже всему научилась. Хватит мне этих указаний. Проживу – и получше – без кнутов и пряников.

Родителям она все-таки позвонила. Мать объяснила, что очень больна бабушка. Просит зайти. Проститься. Полина обещала.

Она пришла, когда к бабушке привели свяшенника: убоялась бабуля своих огненных всадников и решила креститься перед уходом.

Поля видела, как она ошиблась, считая, что родные ее все те же, а изменилась лишь она одна. Увы – изменились все. Дед одряхлел, отец постарел и почему-то избегал смотреть дочери в глаза, мать тоже стала робкой, говорила заискивающе. А как когда-то метала громы и молнии! Куда-то все улетучилось, будто и не было вовсе.

– Что ж, все грехи сняты крещением, – сказал батюшка умиротворенной бабушке.

– Теперь уходить не страшно, – прошептала она.

Имя бабушки было теперь не Октябрина, как ее нарекли устремленные к идеям коммунизма родители, а Софья. И было это во всех отношениях справедливо, ведь и родилась Октябрина-Софья в день своей святой, 30 сентября.[4]Родители ждали ее в октябре. И имя заготовили заранее. И все равно назвали Октябриной. Не отступать же из-за происков природы.

Полина повертела в уме новое бабушкино имя и так и сяк – ничего гадкого не выходило. Хорошее светлое имя. Не то что Полина. И вдруг ее осенило: ведь сейчас представляется случай имя постылое сменить! Вот прямо сейчас! И все грехи смоет крещение! Начнется новая жизнь. Совершенно новая. Уж теперь она не оступится!

Она слезно обратилась к священнику:

– Покрестите меня, пожалуйста, тоже! Ради бабушки!

В такой просьбе невозможно было отказать.

– Только я хотела бы как бабушка… Другое имя.

Батюшка кивнул.

– Имени Полина в православных святцах нет. Аполлинария – да. Собственно, Полина – это и есть русское сокращение от Аполлинарии. Так нарекаем?