– Профессор Лобник! Я пришел убить тебя! Ты умрешь, как Виктор Камолов! Но у тебя еще есть шанс… Завтра ночью, на кладбище… Ты придешь туда, чтобы спасти свою жизнь. Но через несколько дней там будет и твоя могилка. Я убью тебя!

Профессор вскрикнул и проснулся. Скомканное одеяло валялось на полу, а сам он лежал поперек кровати с запрокинутой, гудящей от боли головой. Лобнику был хорошо знаком этот страшный человек. Он мог наблюдать его каждое утро, умываясь перед зеркалом в ванной. Сегодня растрепанные бакенбарды и выцветшие дальнозоркие глаза профессора, как всегда, маячили в запотевшем отражении. Только теперь они излучали уверенность. Профессор уже твердо знал, что должен сделать.

В лаборатории ему первым делом сообщили о звонке следователя по фамилии Гаев. Лобник невольно обратил внимание, что один из сотрудников – Спасский – смотрит на него как-то странно – настороженно и вместе с тем недружелюбно. Профессору показалось, что Спасский рассматривает его руки. Лобник невольно заложил их за спину и спросил:

– У вас ко мне какой-то вопрос, Сергей?

– Нет, – быстро ответил тот. – Нет вопросов…

Лобник постоял с полминуты, провожая его взглядом до рабочего места, и направился к себе в клетушку. Он был так расстроен и озадачен, что даже не заметил исчезнувшей таблички – непременного атрибута его кабинетной двери.

«Только этого не хватало… – в отчаянии думал Лобник. – Я опять зачем-то понадобился этому мерзкому следователю. Неужели дело Камолова еще не похоронено ввиду его полной бесперспективности? Неужели у следователя появились какие-то зацепки или даже подозрения? Я должен… я должен его опередить! Я знаю, что делать. Но сначала надо понять, зачем звонил этот Гаев».

Профессор снял трубку и, сверяясь с бумажкой, набрал номер прокуратуры.

* * *

Рекламное агентство по полиграфии, в котором работала Елена, существовало уже восьмой год. Оно было создано изначально как агентство по связям с общественностью.

Обнаружив, что на предвыборной «джинсе»[2]в разгар избирательных кампаний телевидение зарабатывает куда больше, чем на простой рекламе, агентство бросилось в самостоятельное плавание по бурлящему морю политтехнологий и информационных войн.

Крупные избирательные кампании проводились в городе и области чуть ли не каждый год. Лобнинцы, долго и с азартом выбиравшие губернатора, на следующий год сталкивались с необходимостью выбирать мэра. Еще через год перед ними веером выкладывали кандидатов в областную Думу, а затем – пестрый список претендентов на законодательные портфели города. В качестве дополнительной приправы к ежегодному блюду лобнинцам предлагали пресную россыпь желающих попасть в органы местного самоуправления. И наконец, раз в четыре года уставшим горожанам приходилось отвлекаться на выборы депутатов в Государственную Думу по одномандатным округам. На этом благодатном поле неумолкающих «за» и «против» агентство сколотило свой первый капитал.

Оно существенно расширило штат сотрудников, арендовало под офис целый особнячок и с новым рвением стало бороться за очередных кандидатов в депутаты.

Со временем будущие и потенциальные политики стали чураться лобнинских «пиарщиков». Об их разорившихся клиентах ходили легенды по всему городу. Однако специалисты «по связям с общественностью» не унывали. Они плавно перестроились и стали заниматься только коммерческой рекламой, не касаясь политики. По мере того как в Лобнинске вырастали все новые и новые рекламные фирмы, усиливалась конкуренция, агентство стало терять свои возможности сначала на телевидении, потом в газетах и журналах. Прочными его позиции оставались только в производстве полиграфической и сувенирной продукции.

Поэтому, когда Елена впервые открыла дверь этого агентства, увидев объявление о приеме на работу менеджеров по полиграфии, оно в основном зарабатывало на изготовлении календарей, постеров, плакатов, визиток и тех же баннеров.[3]

Директор агентства – мужчина с двумя мясистыми подбородками – пробежал глазами ее резюме, пощупал взглядом ее грудь и спросил:

– А что вы умеете?

– Я долгое время работала в редакции одного журнала, – ответила Елена, – в Склянске.

– В Склянске?

– Я знаю все стадии производства полиграфической продукции, – поспешно вставила она, уворачиваясь от очередного «пощупывания».

– Ладно… – процедил директор, – посмотрим на вас…

Ожидая, пока Елена выйдет из офиса, Федор в нетерпении топтался во дворе двухэтажного кирпичного особнячка, в котором размещалось агентство, нервно рвал листья с тополя и кидал их на вздувшийся асфальт. Она появилась в дверях встревоженная и, поискав глазами Лосева, кинулась к нему:

– Что-то случилось? До конца рабочего дня еще два часа. У меня сердце оборвалось!

Федор схватил ее за руку:

– Ленка! Либо я действительно тяжело болен, либо все, что с нами происходит, все, что свалилось в последнее время на наши головы, – страшная и необъяснимая загадка, к которой вообще не существует ключа!

– Да что случилось-то? Говори наконец!

Лосев отступил назад, словно ему нужен был разбег для того, чтобы выпалить новость.

– Скажи, ты хорошо помнишь тот день, когда мы в первый и единственный раз пришли к Виктору в студию и он нас сфотографировал?

Елена смотрела на Федора широко открытыми от страха глазами и даже не сразу поняла, о чем он ее спрашивает, как будто страшная развязка, которая вот-вот должна была наступить, не имела к этому вопросу никакого отношения.

– Тот день… – повторила она в растерянности. – Тот день… Мы же гуляли в парке. Потом ели мороженое. Потом боялись, что попадем под дождь. Точь-в-точь как в твоем блокноте… А что? Что опять случилось?!

Федор торжествующе и страшно усмехнулся:

– То-то и оно – мороженое! Дождь! Летний, волшебный июльский день!

Елена была в отчаянии. Она чуть не плакала.

– Прошу тебя, не тяни! Ну что? Летний, волшебный день… Конечно! Ну конечно! Это же было восемнадцатое июля!

Федор резко поднес к ее лицу фотографию:

– Смотри! Что скажешь? Мы оба с тобой больны?

– Да что же здесь? – Елена торопливо и испуганно шарила глазами по снимку. – Не понимаю.

Лосев ткнул пальцем:

– Вешалку видишь в левом углу кадра? Видишь?

– Вижу. И что?

– На ней – мое зимнее пальто! И твоя куртка с воротником из этого… Как его… Ну, не важно. Из меха! Наша зимняя одежда, Лена! Если бы я был не в своем уме, я бы сказал, что мы с тобой фотографировались зимой. Разделись, отогрелись – и, разрумяненные, в объектив. А это было восемнадцатое июля! Восемнадцатое июля! Мы оба больны, Ленка?