чуть подальше, плескался с другими мальчишками. Все так рады были! А потом слышу крики, шум. Оглянулся – вижу, как страж Моисей тащит моего родителя к берегу, а сам ревет, как бык на бойне.

И слезинка сбежала по щеке Тихона, шмыгнул носом. И хотя изъяснялся парнишка на здешнем языке, все же чувствовался у него легкий иноземный выговор. Сколько времени он провел в Киеве?

– Ты сильно любил отца, малец? – склонился к нему Озар. – Видно, мать тебе много о нем хорошего рассказывала. Кто она была?

– Ну, не так уж много поведала мне матушка… Я был даже удивлен, когда она однажды позвала меня и сообщила, указав на незнакомого торговца, – вот твой родитель. Люби и почитай его. А потом сказала, что отец повезет меня с собой в далекий Киев. Дескать, так для всех будет лучше. И для меня, и для нее… Она ведь… Ее звали Ираида, матушку мою. Она была…

И, не подобрав славянского слова, Тихон добавил по-гречески. Но Озар знал это слово, как понял его и бывавший в Корсуне Златига. Даже рот чуть приоткрыл, переглянувшись с волхвом. Так называли содержательниц притонов в торговом ромейском городе. Вот, значит, с кем спутался важный Дольма в Корсуне! С продажной женщиной, со шлюхой! Златига хотел что-то сказать, но осекся под строгим взглядом Озара. Не стоило при мальчишке обсуждать подобное. Все-таки мать его.

Но сам Тихон был слишком чист, чтобы дурно думать о родителях. Просто поведал, что мать его жила неподалеку от порта, у нее был дом, в котором служили женщины, к которым то и дело приходили моряки.

– Это грех, конечно, я же понимаю, – потупился мальчик, – поэтому мать и обрадовалась, когда Дольма решил забрать меня с собой. Отец сказал, что у него нет других детей в Киеве, поэтому он и приехал за мной. А мне то и в радость было. Все же отец. И добрый такой. Никогда не докучал мне, – закончил он тихо.

То, что Тихон жил тут не столько как сын и наследник, а как приживальщик, Озар уже выяснил у обитателей усадьбы купца. Потому и Мирина его терпела, не обижала. Но и не любила. Ведь сын Дольмы был укором ей, не родившей мужу сына-наследника за годы супружества. А Тихон… Ну живет себе рыженький грек на их дворе – и пусть живет.

– Мы вместе с отцом ходили на службу в церковь на Подоле, – важно заявил Тихон, чтобы прервать молчание. – Отцу нравилось, что я, как и он, тоже верую в Иисуса Христа!

– А остальных Дольма почему ранее не окрестил?

Тихон пожал плечами, но Озар сам догадался: пока новая вера в силу не вошла, Дольма не спешил выявлять себя приверженцем ромейской веры. Невыгодно было. Это потом, когда князь Владимир вернулся крещеным из Корсуньского похода, купец решил всех родичей и ближников приобщить к христианству. Так постепенно у Озара стал вырисовываться образ убиенного Дольмы. Тут было о чем подумать.

Тихон вдруг отставил свою ступу и с лукавым видом заявил, что сейчас принесет волхву нечто. Ну, чтобы Озар с чубышками не возился.

Убежал и вскоре вернулся с корзиной, из которой высыпал на столешницу перед волхвом целую кучу деревянных раскрашенных статуэток.

– Вот, это отец отдал мне для игры. Но мне они уже не нужны – наигрался ранее. А теперь ты можешь пользоваться.

Озар смотрел – и слова сперва вымолвить не мог. Кажется, уже должен был свыкнуться, как быстро все изменилось в Киеве с принятием христианства, но тут его лицо как будто окаменело. Ибо эти небольшие деревянные фигурки были изваяниями старых славянских богов: златоусый большеголовый Перун Громовержец, рогатый скотий бог богатства Велес, Хорос с расходящимися солнечными лучами, Сварог с языками пламени на прижатых к животу ладонях, заботливая богиня судьбы Макошь с веретеном и раздвоенной бабьей кикой[61] на голове. Все они были выполнены мастерски, может, только краска облупилась да грязь кое-где выступила, видимо, после игр мальчишки со статуэтками богов. А ведь раньше такие изваяния ставили в красном углу дома, им кланялись при входе, силу их почитали…

Озар медленно поднял на Тихона глаза, и улыбка парнишки стала гаснуть – такой тяжелый, просто колючий взгляд стал у волхва.

– Унеси это, Тихон. Я не возьму.

– Но ведь в Киеве один только Христос признан. А это все… идолы поганые.

Но Озар продолжал твердо смотреть на мальчика, и тот, что-то сообразив, принялся собирать свои игрушки. Причем уже не улыбался, губы поджал и на волхва смотрел не по-детски серьезно.

– Тебя к нам сам Добрыня привел, – произнес он негромко. – Но будь жив мой родитель, такого, как ты, и на порог бы не пустили!

И ушел, больше не оглядываясь.

Златига видел, как побледнело лицо волхва, даже захотел успокоить его. Дружинник, сам недавний язычник, понимал, какую боль приверженцам старой религии доставляет подобное пренебрежение к их верованию. И он сочувственно похлопал Озара по плечу, сказав, что мальчишка с детства жил в христианской вере, что с него взять. Однако волхв резко встал, оттолкнув его руку.

Он прошел в терем Дольмы. Миновал сени и оказался в центральной части строения – истобке. Это была самая старая постройка, что можно было определить по ее стенам из сосновых бревен, ставших от времени серебристо-голубыми. Постройка и сейчас выглядела очень прочной, а когда-то это довольно обширное помещение было, видимо, единственным обиталищем предков Дольмы, в нем жили и хозяева, и челядь, и наверняка даже скотина. Но с тех пор дом разросся, появились новые пристройки разного размера и назначения, и бывшая истобка превратилась в настоящий богатый терем. Так, в верхние горницы вдоль бревенчатой стены вела лестница с резными перилами, потолочные балки подпирали два ярко расписанных массивных столба, в мощных стенах было прорублено широкое окно – такие называли красными. Ставни окна в затейливой резьбе в виде кружочков, квадратов, завитков – этакое резное кружево. Сейчас, по теплой поре, оно было распахнуто, вдоль него шла лавка и стоял покрытый белой скатертью стол, на котором – бабская прихоть – свежие цветы в глиняном кувшине. Мощные половицы выскоблены добела и в центре покрыты полосатыми дорожками, а по углам, поближе к окну, красиво смотрелись расписные лопаски[62] прялок с оставленной куделью: появится у хлопочущих по хозяйству женщин время – сядут, будут сучить нить. И все в этом деревянном, богато украшенном покраской помещении было подчеркнуто добротно и уютно. Даже обмазанная светлой глиной печь-каменка в углу очищена по летней поре от