Яра только смотрела. Чтобы чужак ей тут так по-хозяйски приказывал! Но, видимо, поняла – он в своем праве. Потому и кивнула согласно, подчинилась.

Как они удалились, Озар жестом велел Моисею расположиться неподалеку от себя за столом. Но когда тот усаживался на лавке, волхв резко склонился к нему через столешницу и ловким движением – быстрым даже для опытного хазарского воина – потянул за шелковый шнурок у ключицы, на каком обычно обереги носят. Оберегом хазарина оказалась серебряная звезда Давида.

– Так-так… И зачем же ты, верующий в единого Яхве, к Почайне ходил в тот день? Ведь вы, иудеи, Христа не почитаете.[63]

Моисей напряженно замер, забрал у волхва звезду на тесьме и спрятал обратно за пазуху. Сам насупился, понимая – ведун в курсе, что креститься Моисей в тот день не собирался.

– Я повторю вопрос, хазарин. Зачем ты входил вслед за Дольмой в толпу в Почайне? Если не креститься пошел со всеми, то какого ляда ты там толкался? Мало ли, что у тебя могло быть на уме…

Он не договорил, а Моисея уже всего передернуло.

– Я не убивал Дольму! И он знал, что я верю в Яхве и не признаю Христа! А в реку вошел, потому что должен был охранять хозяина, должен был находиться рядом с ним! А там такая толчея… Вот и не уберег. И это мой великий позор, что Дольму убили.

Моисей поник головой, только грудь его бурно вздымалась. Сказал сдавленно:

– Если бы тогда на берегу толпа растерзала меня, я бы принял это как заслуженную кару. Я не справился… не выполнил свой долг. А теперь они все косятся на меня… Как будто убийцу меж собой вынуждены терпеть. Они мне не верят!..

Озар положил ладонь на нервно сцепленные руки хазарина:

– Я верю, что ты не убивал соляного купца. И, как я понял, Вышебор тоже это знает. И не потому, что верит тебе. Просто для таких служивых, как ты, хуже смерти не защитить господина. Вот Вышебор, сам бывший дружинник, это понимает. Однако повторюсь, есть между вами еще нечто.

И вспыхнувшие при первых словах волхва маслянисто-черные глаза хазарина сразу погасли. Опять сжался, забрал из-под ладони Озара руки. Его широкие плечи опустились. Озар понимал: несмотря на свой грозный вид и суровое выражение лица, Моисей по натуре прост и не выдержит давления. А Озару следовало надавить на него, требуя ответа.

– Вот ты мне сейчас все и поведаешь, сын Хазарии, – произнес он негромко и властно. Серые глаза его уже не лучились добродушно, а стали жесткими, твердыми как кремень. Умел Озар так говорить и смотреть, что люди ему повиновались.

Он дал Моисею время отдышаться, не сводя с него глаз и приказывая одним только взглядом. Хазарин стал рассказывать, негромко, покорно, откровенно. Долго говорил. И много чего вызнал у него Озар.

Когда было ненастье или холода наступали, домочадцы проводили время в основном в старой истобке терема. Сейчас же, по теплой поре, там только ночевали, а собирались на посиделки на широком гульбище галереи. Там же и трапезничали обычно.

Вот и на этот раз повариха Голица со служанками принесла на галерею терема большой казан с борщом, сваренным на бараньих ребрышках и корешках, расставила миски с творогом и кувшины с холодным квасом, положила караваи хлеба.

Вышебор в отсутствие хозяйки Мирины сразу занял главное место во главе стола. Довольно поглядел на остальных и, властно придвинув блюдо с хлебом, принялся по-хозяйски резать его крупными ломтями. Движения у бывшего дружинника были сильные, уверенные. Озар наблюдал за ним, отмечая былую сноровку умелого рубаки, все еще широкоплечего, с могучими руками, словно сила и не оставила их. А вот ноги богатыря были покрыты тканой холстиной, пряча от глаз их слабую неподвижность.

Вышебор заметил, как на него смотрит волхв, однако не к нему обратился, а прикрикнул на Моисея, дескать, куда это он запропастился и почему его пришлось спускать с горницы силачу Бивою?

Озар вступился за хазарина:

– Не взыщи, это я задержал твоего стража. Ну а разве не привычно, что Бивой сейчас тебе прислуживает? Как я понял, именно он тебя всегда обихаживал, и ты никогда не жаловался. Вот только в воды Почайны в тот день не он тебя вкатывал на креслице, а холоп Жуяга. Так говорю?

Сидевший неподалеку Бивой только взглянул на волхва из-под пышной челки, повел усами, словно намереваясь ответить, но смолчал, позволив Вышебору отвечать догляднику.

– Бивой тогда отказался идти на обряд крещения, – произнес важно старший Колоярович. – А Жуяга – ты не смотри, что росточком он мал, на деле силен и крепок – вполне сгодился меня, увечного, таскать. Вот и в Почайне он все время подле меня был, пока этот пес Бивой где-то отсиживался…

И Вышебор скривился, глядя в сторону молча хлебавшего варево Бивоя.

Повариха Голица стояла в стороне, как и положено кухарке во время трапезы, но тут за сына вступилась:

– Это хорошо, что Бивой не пошел тогда к Почайне. И хотя Дольма был недоволен, Бивой на своем настоял и остался в тереме. А в итоге вышло, что сама Доля[64] оградила его от дурного подозрения. Не было моего сына со всеми, когда хозяина порешили, вот на него никто дурное и не подумает. Как на нас всех, бедолашных…

И она сурово зыркнула на вольготно расположившегося за столом Озара. Но гневные бабьи взгляды того не смущали. Он задумчиво вертел в руках деревянную ложку, а потом спросил:

– Неужто Бивой, прожив столько лет с купцом-христианином, не проникся его верованиями?

Опять отозвался Вышебор. Разгладив широкую, прошитую сединой бороду, он заявил:

– Так братец мой ранее никого насильно менять веру не уговаривал. Ха! Я ведь понял, что он только себя считал достойным веровать в Создателя. Ну, про Христа Дольма-то нам, конечно, рассказывал, но как будто свысока. Мол, он один заслуживает истинной веры, а мы тут все… Зато как только Владимир повелел всем креститься, Дольма сразу строг стал, передал его наказ и потребовал от своих людей беспрекословного подчинения. И сильно разлютился, узнав, что Бивой наотрез отказался идти. Вот и остался Бугай отлеживаться на сеновале, когда мы все к Почайне отправились.

– Выходит, ты остался при нашей исконной вере, парень? – с улыбкой повернулся Озар к Бивою.

Тот отмалчивался, сидел нахмуренный, только слегка подергивал пышный вислый ус.

Озар добродушно засмеялся:

– Ну и ладно. Кто-кто, а я, сам понимаешь, тебя за то журить не