родного, как освободителя. А соседние с Почаевской лаврой приходы толпами приходили к настоятелю монастыря, прося присоединить их снова к родной православной церкви. Начался массовый переход простолюдинов-униатов в православие, и к весне 1915 года перешло до ста приходов, и лишь недавно, с месяц назад, в старом русском Львове, переделанном в Лемберг, в устроенной из манежа церкви архиепископ Евлогий, назначенный в Галицию, впервые после двухсот лет, служил перед десятитысячной толпой народа Христову заутреню. Для львовских галичан то было воистину Христово Воскресение.

Все это знал я. Все эти мысли навязчиво беспокоили меня, пока поезд нес меня к этим старым русским землям. Но вот и они, политые русской кровью, места. Скверные галицийские вагоны. Отвратительный железнодорожный путь. Поезд подозрительно пошатывается. Едем по Галиции.

Прибыв во Львов, я представился генерал-губернатору графу Бобринскому. Граф приветливо встретил и просил меня делать что надо, сказав откровенно, что в мерах охраны он не компетентен. Он был поражен предстоявшим приездом государя. Еще лишь на днях, в Ставке, государь сказал ему, что в этом году он не приедет во Львов, и уверенный в этом граф даже не привез с собою парадной формы, и вот, вдруг… Кто все это надумал?

Военным губернатором был назначенный из Киева полковник Шереметев, обещавший любезно всяческое содействие. Полицмейстером оказался старый знакомый по Киеву, полковник Скалон, находившийся в полном нервном расстройстве. Он откровенно заявлял, что ничего не знает, что в городе делается, и со слезами просил спасти положение и выручить его. Пришлось прежде всего успокоить его, убедить начать работать, сделать все возможное, а там что Бог даст.

Взвесив всю, весьма неблагоприятную, местную обстановку, приняв во внимание, что на пути государева проезда по городу хотя и будут выставлены все наличные в городе войска, но будет допущено и все население, которого никто не знает, я увидел, что мой небольшой отряд охраны, взятый из Ставки, потеряется, как песчинка, в этих десятках тысяч населения. О серьезности охраны нашими силами, при такой обстановке, нечего было и думать. И невольно мысль обращалась к тем, кто толкнул государя на эту поездку, толкнул на риск очутиться среди моря неизвестного люда, среди войны, когда рядом с самыми преданными царю славянами окажутся и сознательные немцы-патриоты.

Все может быть, все может статься. Я знал, что все эти шпалеры войск по пути проезда — лишь красивая декорация, так как, увидев царя, солдаты будут в таком восторженном экстазе, будут настолько поглощены созерцанием царя, что, при нешироких улицах, при недостатке полиции и охраны позади войск, в толпе энергичный преступник всегда сумеет броситься через строй по направлению царского экипажа. А нашей силы так мало! Приходилось импровизировать.

Я поехал к начальнику гарнизона генералу Веселаго. С симпатичнейшим веселым генералом, любителем балета, я познакомился еще во время Романовских торжеств в Ярославле. Он рассказывал мне тогда, что хороший генерал должен уметь играть даже на барабане. Я выяснил генералу трудность моего положения, как ответственного за охрану государя, и просил помочь мне. Я просил его дать мне в полное распоряжение 500 унтер-офицеров без винтовок, разъяснив ему, что они будут распределены по пути царского проезда вместе с моими чинами охраны в форме и, действуя под руководством моих чинов, должны будут нести охрану.

Генерал с радостью схватился за мою мысль и выразил полную готовность помочь мне. В тот же день в десять часов вечера на одном большом дворе казарм были собраны 500 унтер-офицеров. Генерал сам объяснил им, что и как предстоит им делать, и заявил им, что они переходят в мое, для охраны, распоряжение, что отныне я их начальник и что они должны точно исполнять все, что будет им приказано. Поздоровавшись с людьми, я несколько часов работал затем с молодцами унтер-офицерами, разбив их по моим офицерам и по моим чинам охраны. Каждому охраннику было придано несколько унтер-офицеров. А так как мои были в форме и у каждого грудь была украшена несколькими медалями, то общий язык был найден сразу, и работа закипела дружно. Началось обучение, инструктирование импровизированного наряда охраны. Выход из положения был найден. И теперь, много лет спустя, я с большим удовольствием вспоминаю про этих молодцов унтер-офицеров, с благодарностью вспоминаю генерала Веселаго с его лихими не по летам, черными, как крыло ворона, усами.

Выехав из Ставки 8 апреля, государь утром 9-го прибыл на станцию Броды. Там уже стоял поезд великого князя Николая Николаевича. Приняв доклад о положении дел на фронте и позавтракав, государь выехал на автомобиле во Львов. Государь ехал с великим князем и Янушкевичем. За ним следовали автомобили, где находились великие князья Петр Николаевич, Александр Михайлович, принц А. П. Ольденбургский и свита. День был жаркий, и вереница автомобилей катила, окутываемая клубами пыли. По пути два раза останавливались на местах сражений. Государь выслушивал доклады. Несколько раз он подходил к белым могильным крестам, которыми был усеян столь победоносно пройденный русской армией путь. Около пяти часов подъехали ко Львову. На границе города, на холме ожидал с рапортом генерал-губернатор Бобринский. Сойдя с автомобиля, государь принял рапорт. Великий князь, как колоссальнейшая статуя, стоял, вытянувшись, на автомобиле, отдавая честь. Около него застыл Янушкевич. Затем приехавшие стряхнули пыль, и кортеж тронулся дальше. Войска, стоявшие шпалерами, и масса народа встречали государя восторженно. Встреча со стороны населения была настолько горяча, а население было не русское, что как-то невольно пропал всякий страх за возможность какого-либо эксцесса с этой стороны. Казалось, что при таком восторге, при виде Белого Царя, со стороны галицийского населения какое-либо выступление против государя невозможно психологически. Убранство улиц флагами и гирляндами дополняло праздничное настроение толпы. Подъехали к громадному манежу, где была устроена гарнизонная церковь. Около нее выстроен почетный караул. Там же встречают великие княгини Ксения и Ольга Александровны. Первая в скромном темном костюме, в шляпе, вторая в костюме сестры милосердия, с белым платком на голове.

В церкви государя встретил и приветствовал архиепископ Евлогий. Стойкий борец за русское православное дело в Холмщине. За несколько дней архиепископа предупредили от имени великого князя, дабы в его приветственном слове государю не было политики. Но не такой был теперь момент, чтобы можно было сдержать национальный порыв. Царь вступил на отнятую у австрийцев древнерусскую православную землю. На ту землю, по которой лавиной прокатилась русская армия, грозящая ныне обрушиться на Венгрию.

И горячее, проникнутое верою в Россию и Белого Царя, пламенное слово архиепископа четко звучало навстречу царю. Как избавителя ждал галицийский народ русского царя. Об этой радости, об