вместо этого он зеркально отражает мою позицию на прилавке напротив.

— Конечно, на полу это будет смотреться лучше, — вот моя возможность.

— Да, насчет того, что ты сказал прошлой ночью… — я прикусываю губу и мямлю, как будто нервничаю.

— Какую часть? — он поднимает бровь.

— Та часть, где речь идет о столешницах, — я смотрю вниз на свои ноги, но, не желая переигрывать с робостью, поднимаю глаза и смотрю прямо в его затуманенный похотью взгляд.

— Не помню, — он отталкивается от стойки. — Расскажи подробнее, — его голос хриплый, и мне не нужно притворяться, что на моих щеках появился румянец.

— Причина, по которой ты сказал мне идти спать, — его присутствие приближается ко мне, хотя он не сделал ни шагу.

— Ты можешь лучше, — его рука находит мое бедро, и он медленно скользит большим пальцем по атласному материалу, пока его большой палец не касается моей кожи.

Я вздыхаю, отчасти для драматизма, а отчасти потому, что дышать становится все труднее.

— Ты сказал, что хочешь трахнуть меня на каждом дюйме столешницы.

— Черт, это звучит намного грязнее, когда слетает с твоих сладких губ, — его рука на моем бедре сжимается, и мне стыдно признаться, что я покачиваюсь в такт его прикосновениям.

— Ну, я заметила камеры. Если что случится, кто-нибудь еще увидит?

— Если бы они увидели, я бы их убил, — он говорит это так беззаботно, но я знаю, что это не фигура речи. — Это произведение кинематографического искусства будет только для моих глаз.

— Хм, — я смотрю в сторону и пытаюсь изобразить на лице легкое разочарование.

— В чем дело?

— Просто кажется, что без звука будет не так хорошо. Как упущенная возможность, — я пожимаю плечами, и дьявольская улыбка, которую он дарит мне в ответ, посылает жар по коже.

Он смеется.

— Почему ты думаешь, что там не будет звука?

— Во всех криминальных сериалах, которые я смотрю, никогда нет аудио на записях с камер наблюдения.

— Это не сериал. У меня первоклассная система безопасности, что означает потоковое цветное HD-видео и полный звук, — прежде чем я успеваю ответить, чайник начинает свистеть, и Кэш поворачивается, чтобы налить воду.

— Мне страшно, Кэш, — это не то, что я хотела сказать, но, тем не менее, вырвалось.

— Я знаю, но ты не должна меня бояться. И пока ты моя, не должна бояться никого другого, — я хочу возразить и сказать, что я не его. Я не гребаный объект, на который он может претендовать. Но говорю своему феминизму помолчать, потому что сейчас не время.

Не знаю, действительно ли я в безопасности — особенно рядом с ним — или нет, но я знаю, что он в это верит. Я вижу это по тому, как он нахмурил брови, пытаясь передать, насколько сильно он это понимает. Его глаза смягчаются в мольбе, чтобы я тоже поверила.

Может быть, это будет не так сложно, как я думала… Особенно когда он так смотрит на меня.

Я отталкиваюсь от края стола, прижимаясь к его груди. Чувствую, как сбивается его дыхание. Смотрю на него сквозь ресницы и нерешительно провожу пальцем по темной щетине на его челюсти. Его веки смыкаются.

— Посмотри на меня, — шепчу я, задыхаясь. — Обещай оберегать меня, Кэш.

— Всегда, — он заправляет прядь волос мне за ухо, и я поворачиваюсь щекой к его ладони, его дыхание снова становится прерывистым.

— Поцелуй меня, — все его тело напрягается от моих слов, но затем так же быстро расслабляется. Он наклоняется, чтобы встретиться с моими губами, а затем берет мое лицо в свои ладони.

Его поцелуй обжигающий, но нежный, он просто пробегает по моим губам, словно ожидая, что я отстранюсь. Когда я не отстраняюсь, нерешительность исчезает в мгновение ока, и он рычит, впиваясь пальцами в мою шею и челюсть. Я поддаюсь его напору, отвечаю с энтузиазмом, но пассивно, позволяя ему думать, что он контролирует ситуацию.

Он вжимается в меня тазом, и я издаю тихий скулеж. Он отвечает так, как я и ожидала, погружаясь в меня с еще большим голодом, посасывая и целуя мою шею. Я резко вдыхаю, и это не только притворство. На самом деле, его очень мало.

Он хватает меня за горло. Не угрожающе, а доминирующе, отчаянно, как будто жаждет контроля, но только если я позволю.

— Продолжай издавать эти сладкие звуки, и я правда буду трахать тебя на каждом дюйме этой стойки.

— Продолжай целовать меня так, и я, возможно, позволю тебе, — его челюсть напрягается, и я понимаю, что время пришло. Он как пушинка в моих руках. Он снова целует меня, глубокими, томными движениями губ, и я обхватываю его руками, прижимаясь к нему.

Мое сердце бешено колотится, и я молюсь, чтобы он не заметил разницы между тем, что он заставляет меня чувствовать, и предвкушением того, что я собираюсь сделать.

Одна рука скользит к нему спереди, чтобы отвлечь, будто я вожусь с застежкой. Другая рука пробирается дальше назад, чтобы обхватить рукоятку пистолета, спрятанного у него на поясе.

Моя рука не дрожит, это кульминация недель стараний и еще большей душевной боли. Я выхватываю пистолет и прижимаю к его грудной клетке.

Он поднимает руки с ухмылкой.

— Черт, детка, тебе нравятся ролевые игры, да?

— Выкуси, — рычу я и поворачиваюсь так, чтобы больше не упираться в поверхность стола. Я делаю несколько шагов назад, держа пистолет крепко и уверенно обеими руками и целясь прямо в его гребаное сердце. Почему-то под дулом пистолета он выглядит более расслабленным, чем когда я просила его поцеловать меня.

Что за гребаный псих.

Я тяжело сглатываю и делаю глубокий вдох.

— Знаешь, что мне кажется невероятным? Ты даже не помнишь меня. Ты был в такой кровавой ярости, что я стала несущественной деталью на заднем плане. Момент, который преследует меня мучительными кошмарами и постоянным чувством вины, а ты даже не запомнил.

— Тебе придется быть более конкретной. Я сделал много вещей, которые подходят под это описание, — его глаза холодные и жесткие, совсем не похожие на ту мягкость, которая была секунд минут назад.

— Ты можешь запутать или подкупить полицию, или еще что-нибудь, но меня ты не обманешь, Кэш. Я знаю, что видела, и я видела, как ты убил мою лучшую подругу.

На его лице мелькает замешательство, а затем понимание.

— Русскую.

— Бет! Ее звали Бет, а ты зарезал ее, как гребаное животное! — кричу я, и мой голос напряжен из-за постоянной боли, которую причинила та ночь.

Он говорит так спокойно, что это настораживает.

— А как тебя зовут, куишле?

— Что?

— Как