– Почему ты больше не оказываешь эскорт-услуги в Стокгольме? – спросила Сага.

– А ты могла бы далеко пойти, ты такая… У меня есть связи, я рекламировала нижнее белье… только без белья. – Тамара затряслась от беззвучного меха.

– У тебя когда-то был клиент в Юрсхольме – такой большой дом у воды, клиент мог называть себя Вилле, – спокойно напомнила Сага.

– Может, и был. – Тамара сунула в рот еще ломтик картошки, стала жевать с открытым ртом.

– Ты его помнишь?

– Нет, – зевнула Тамара, вытерла руки о юбку и вывалила на стол содержимое сумочки.

Щетка для волос, сверток пакетов, губная помада, огрызок карандаша для глаз, презервативы, духи из “Victoria’s Secret” покатились по клеенке. Сага заметила, что у Тамары есть три темно-коричневые ампулы из флакона с петидином, вызывающим исключительно сильную зависимость наркотиком. Тамара выдавила таблетку валиума из упаковки с десятью красивыми голубыми таблетками и запила ее пепси-колой.

Сага терпеливо дождалась, пока Тамара смахнет все назад в сумочку, и показала ей фотографию министра иностранных дел.

– Да пошел он, – сказала Тамара и сжала губы.

– Когда ты была у него, он говорил с кем-нибудь по телефону?

– Ну… он был на взводе, много пил, все говорил, что легавые должны стоять по стойке “смирно”… раз сто это повторил, – ухмыльнулась Тамара.

– Что полицейские должны стоять по стойке “смирно”?

– Да… и что есть один человек с двумя лицами, этот человек преследует его.

Она выпила еще пепси и покачала стакан; льдинки звякнули друг о друга.

– Как этот человек его преследовал?

– Я не спрашивала.

Тамара макала картошку в кетчуп, ела.

– Что он имел в виду, говоря про два лица?

– Ничего. Это не важно. Просто болтовня.

– Он должен был встретиться с этим человеком?

– Не знаю, он ничего об этом не говорил… я хотела, чтобы ему было хорошо, так что навела его на разговор о картинах на стене.

– Он был груб с тобой?

– Он был джентльмен, – коротко ответила Тамара.

Взяв со стола конфеты, она встала и, пошатываясь, пошла к выходу. Сага направилась за ней, и тут зазвонил телефон. Сага взглянула на дисплей; звонил Янус Миккельсен. Она дотронулась до зеленого символа и поднесла телефон к уху:

– Бауэр.

– Мы просмотрели записи со всех камер наблюдения, какие есть на жестком диске… тринадцать камер, два месяца, почти двадцать тысяч часов записи.

– Видно преступника? Он там, осматривается?

– Нет, но на одной записи ясно виден еще кое-кто, ты должна посмотреть эту запись. Позвони, когда будешь возле конторы, – я спущусь и открою.

Сага знала, что у Януса биполярное расстройство, и поняла, что начальник сейчас в маниакальной фазе. Должно быть, он не принял лекарство.

– Ты знаешь, который час? – спросила она.

– Какая, на хрен, разница.

– Мне надо поспать, увидимся завтра, – спокойно сказала она.

– Поспать, – повторил Янус и захохотал, словно прочитав ее мысли. – Ничего страшного, я просто увлекся – так же, как и ты.

Шагая к парковке, видя под собой поток транспорта, широкое, серое в темноте шоссе, Сага позвонила Жанетт.

София, видимо, действительно была проституткой, говорила правду и никак не замешана в убийстве.

Но почему тогда ей позволили выжить, спросила себя Сага и остановилась возле машины. Они до сих пор понятия не имеют, какую цель преследовал убийца.

На Седергатан возле Хельсингборга стоит большой частный дом – белый оштукатуренный фасад, блеклая соломенная крыша. Раннее утро. Красивый парк погружен в серую дымку, но из окон нижнего этажа льется желтый свет.

Дом казался янтарем в серебряной броши.

Нильс Гильберт проснулся внезапно. Он, должно быть, задремал в кресле-каталке. Лицо горело, сердце тяжко билось. Солнце еще не поднялось до вершин деревьев, дом и парк лежали в тени.

Сад походил на царство мертвых.

Нильс хотел посмотреть, пришел ли Али, оттащил ли тачку и лопату в сарай.

Когда Нильс подъехал к кухонной двери, чтобы впустить свежего воздуха, послышалось странное царапанье. Оно доносилось как будто из большой гостиной, и он подумал – наверное, кошка хочет выйти.

– Лиззи?

Звук резко замер. Нильс какое-то время прислушивался, потом откинулся на спинку.

Руки на подлокотниках задрожали. Ноги подергивались и подскакивали в бессмысленном, пугающем танце.

Нильс скрывал признаки болезни Паркинсона до тех пор, пока ему это удавалось. Рука онемела, ногу приходилось подволакивать. Почерк изменился и стал таким мелким, что он и сам едва мог разобрать микроскопические буквы.

Он не хотел, чтобы Эва что-нибудь заметила.

Эва умерла три года назад. Они не распознали инфаркт, не знали, что симптомы инфаркта у женщин выглядят по-другому.

Эва несколько недель жаловалась на усталость.

Была суббота; Эва как раз пришла из “Вэлы” с тяжелыми пакетами. Ей стало трудно дышать, она почувствовала давление в груди и улыбнулась: “Кажется, я основательно простудилась”.

Эва села на диван; пот струился по бледным щекам.

Она прилегла. Когда Нильс спросил, не включить ли телевизор, она уже умерла.

Теперь у него осталась только Лиззи.

Целыми неделями ему не с кем было поговорить. Иногда он беспокоился, остался ли еще у него голос.

Среди немногих людей, которых он видел, была девушка, убиравшая бассейн. Она ходила по участку, одетая в джинсы и желтый лифчик бикини; когда Нильс пытался заговорить с ней, у нее просто делался озадаченный вид.

Когда он в первый раз попытался заговорить с ней, она посмотрела на него, как на девяностолетнего или умственно отсталого.

Курьеры из продуктовых магазинов всегда торопились – просили расписаться и тут же убегали. А физиотерапевт, сердитая женщина с большой грудью, заботилась только об упражнениях; она отдавала Нильсу короткие приказы и делала вид, что не замечает его попыток завести разговор.

Время на разговоры с Нильсом находилось только у иранца из садоводческой фирмы. Иногда Али заходил выпить кофе.

Ради него Нильс и держал бассейн открытым, хотя не отваживался предложить ему искупаться.

Али трудился изо всех сил, спина взмокла от пота.

Нильс знал, что вызывает его слишком часто. Но именно благодаря ревностному уходу сад с фигурно подстриженными кустами и опрятной живой изгородью, с увитыми зеленью воротами и безупречными каменными дорожками выглядел так красиво.