Я буквально вижу отца, который после стольких лет все еще пытается хоть как-то меня защитить: он трясет бокалом с выпивкой так, что кубики льда бьются о стенки.

— Успокойся, — начинает папа. — Я лишь пытаюсь сказать… ни один ребенок не заслуживает, чтобы с ним так обращались. Господи, Роэрва, да ты… ты к собакам относишься лучше, чем к мальчику.

Скандал достигает самой громкой точки. Мама швыряет стакан, он разбивается о кухонную тумбочку. Папа перегнул палку. Никто не смеет говорить матери, что ей делать. А платить за это придется мне. До того момента, как она вызовет меня наверх, остается совсем мало времени. Я начинаю готовиться. Аккуратно вытаскиваю руки из-под попы — не целиком, ни в коем случае, ведь иногда мама спускается вниз, чтобы проверить, как я исполняю ее приказ. Без ее разрешения я не имею право даже пальцем пошевелить.

Хоть я и сижу неподвижно, внутри у меня все сжалось. Если бы только…

Дверь наверху с грохотом распахивается, и мама кричит:

— Ты! Живо тащи сюда свою задницу!

Я без оглядки лечу вверх по ступеням. Несколько секунд жду маминых приказаний, после чего робко открываю дверь. Тихо подхожу к маме и жду, когда начнется очередная «игра».

Сегодня она решила развлечь себя «гляделками». Я должен стоять в метре от нее, вытянув руки по швам, наклонив голову на сорок пять градусов вперед, и таращиться на мамины ноги. Следует первая команда: я обязан смотреть выше ее груди, но ниже глаз. Вторая команда: я должен встретиться с мамой взглядом, но при этом молчать, не шевелиться и даже не дышать — пока мне не разрешат. Мы с мамой так «играем» с тех пор, как мне исполнилось семь, поэтому сейчас для меня подобное испытание — всего лишь часть ежедневного бесправного существования.

Внезапно мама хватает меня за правое ухо. От неожиданности я дергаюсь — и тут же получаю тяжелую пощечину в наказание. Ее рука словно размазывается в воздухе за несколько секунд до того, как впечатывается в мое лицо. Без очков я не очень хорошо вижу, а раз сегодня не нужно идти в школу, то мне нельзя их носить. Щека горит от удара.

— Кто тебе разрешил двигаться? — шипит мама.

Я, не отрываясь, смотрю на какое-то пятно на ковре. Мама ждет, пока я отреагирую, после чего тащит меня к входной двери, чуть не отрывая ухо.

— А ну повернись! — кричит она. — Посмотри на меня!

Но я так просто не сдаюсь. Краем глаза замечаю отца. Тот делает еще один глоток из стакана. Когда-то широкие папины плечи сейчас бессильно опущены. Годы работы в пожарной службе, пьянство и напряженные отношения с матерью легли на них тяжелым грузом. Когда-то он был моим героем; все знали, что он мог без страха войти в горящее здание ради спасения ребенка. А теперь стал конченым человеком. Он продолжает пить, а мама все не успокаивается:

— Твой отец тут сказал, что я плохо с тобой обращаюсь! Ну так что, плохо? Тебе не нравится?

У меня губы дрожат. В ту секунду я не знаю, какого ответа от меня ждут. Мама замечает мою неуверенность и наслаждается «игрой» еще больше. В любом случае, я обречен. Я чувствую себя, как насекомое, которое вот-вот раздавят. Открываю рот — губы почему-то никак не хотят разлепляться — и пытаюсь из себя что-то выдавить.

Но прежде чем мне удается произнести хоть слово, мама снова дергает меня за ухо. Оно и так уже горит огнем.

— А ну закрой рот! Тебе никто не разрешал разговаривать! Или разрешали? Разрешали? — вопит мама.

Я ищу глазами отца. Он чувствует, что я нуждаюсь в его помощи.

— Роэрва, — говорит он. — Так нельзя обращаться с мальчиком.

Я сжимаюсь, а мама опять выворачивает мое несчастное ухо, но на этот раз она тянет вверх, заставляя меня стоять на цыпочках. Ее лицо наливается кровью.

— То есть ты считаешь, что я плохо с ним обращаюсь? Я… — Тыча указательным пальцем в грудь, мама продолжает: — Так вот, мне «это» не нужно, Стивен. Если ты думаешь, что я плохо с «этим» обращаюсь, то «оно» может проваливать из моего дома!

Я вытягиваюсь в струнку, пытаясь стать хоть немного выше, и напрягаюсь в ожидании удара. Но мама вдруг отпускает мое ухо и открывает дверь.

— Вон отсюда! — визжит она. — Вон из моего дома! Ты мне не нужен! Я тебя ненавижу! Никогда тебя не любила! Проваливай, я сказала!

Я замираю. Непонятно, что за «игру» мама затеяла на этот раз. Я прокручиваю в голове несколько вариантов того, чего она от меня хочет. Чтобы выжить, я должен продумывать все заранее. Но тут к нам подходит папа.

— Нет! — кричит он. — Хватит. Прекрати, Роэрва. Прекрати все это. Оставь мальчика в покое.

Мама встает между мной и отцом.

— Нет? — саркастично переспрашивает она. — В который раз ты мне это говоришь? Все время один мальчик! Мальчик то, мальчик это. Мальчик, мальчик, мальчик! Сколько можно?

Мама берет папу за руку, словно умоляя прислушаться к ее словам; как будто им обоим жилось бы гораздо лучше, если бы меня не было рядом — если бы я вообще исчез.

Внутренний голос срывается на крик: «Господи! Теперь все ясно!»

Отец останавливает маму.

— Нет, — повторяет он тихим голосом. — Это… — он разводит руками, — это все неправильно.

Судя по неуверенному тону, папа уже растерял весь запал. У него такой вид, будто он сейчас заплачет. Папа смотрит на меня, качает головой, потом переводит взгляд на маму:

— Где он будет жить? Кто о нем позаботится?

— Стивен, ты что, не понимаешь? Правда, не понимаешь? Да мне плевать на то, что с ним будет! Мне плевать на мальчика.

Внезапно она хватается за ручку и распахивает дверь.

— Ладно, ладно, — улыбается мама. — Пусть мальчик сам решит.

Она наклоняется так, что ее лицо оказывается всего в нескольких сантиметрах от моего. Я чувствую сильный запах перегара. Ее глаза холодны, как лед, от них веет неподдельной ненавистью. Как бы я хотел отвести взгляд. Как бы я хотел вернуться в гараж. Тихим хриплым голосом мама говорит:

— Если считаешь, что я плохо с тобой обращаюсь, можешь идти.

Я забываю о том, что мне нельзя двигаться, и смотрю на отца. Он не замечает моего взгляда — слишком занят выпивкой. В голове крутится туча мыслей, но пользы от них никакой. Я не могу понять, в чем смысл новой «игры». И вдруг меня осеняет: это уже не игра. Буквально за несколько секунд я понимаю, что судьба предоставила мне шанс сбежать — и спастись. Я мечтал об этом много лет, но невидимый страх все время останавливал меня. И сейчас я говорю себе, что все как-то слишком просто. Безумно хочется оторвать ноги от пола и переступить через порог, но их словно парализовало.