2 ноября 1914. Петроград

Ю. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову

‹…› Сегодня наконец удостоила своим посещением выставку Добычиной, после чего лежу (не от потрясающего впечатления, но от усталости). Выставка довольно пустая, и конечно, чувствуется, что устроитель ни аза не смыслит. Из нас крупные вещи у одной Лермонтовой. Они полны недостатков, но это большой талант. Досада берет, что нельзя хвалить, т. к. все сердит доморощенностью какой-то; и нельзя не удивляться дарованию. Вещи не нравятся, дарование большое, и не знаю – что же, в конце концов? Иванова[180] она развесила по разным комнатам, так что не найдешь. Из новых вещей у него 2 небольшие nature morte – камни и складки и 2) поверхность стола, лимон, апельсин, скомканный бумажный мешок и алые две складки – очень серьезная вещь. Но от Иванова хочется очень многого. В меня она ввесила ярко раскрашенный рисунок Кульбина – я не утерпела сказать – ну и соседа Вы мне закатили! А Лермонтова уже подала на нее в суд за не повешенную одну вещь, и Добычина горько жаловалась мне, говоря, что поседела с горя, и указывая на вполне черные свои волосы! Но я все же не понимаю – из-за чего тут судиться. Мой этюд с полынью («твой») она тоже не повесила, но очень хотела его оставить, а я его взяла домой. ‹…› Нет, я никогда не буду выставлять больше и не могу «раздать работ» – ведь их и нет, а то, что есть, в твоем распоряжении, и я бы хотела, если выставлять, то у тебя. ‹…›[181]

4 декабря 1914. Москва

К. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской

‹…› Сегодня целый день работал на выставке «Художники жертвам войны». Выставка – сплошной базар. Кошмар из бездны бесплотных картин. Лучшее на ней – маленькая часть «Мира искусства» и «Бубновый валет». Об остальном и говорить страшно. Пришел домой с таким же чувством, как помнишь, с «весенней» в Академии. Я как-то раздваиваюсь, т. е. хочется все бросить и не смотреть на живопись или же самому начинать мазать. Все это очень странно, моя дорогая, но если могут все, то почему же и мне не портить холст и краски. ‹…›[182]

6 декабря 1914. Петроград

Ю. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову

Милый мой дружочек, получила твое письмо, вернувшись с выставки ВОХ. ‹…› Меня заинтересовало посмотреть посмертную выставку нашей Вари, и вот ревела, конечно, на выставке, так плохи стали нервы, до глупости. Видно, что в ней был настоящий живописец, но все это не выразилось, не кончилось, ушло. Странно было видеть фотографию ее в лавровом венке – значит смерть, умерла – как-то не верится. ‹…› На выставке оказался еще страшно любопытный отдел детских рисунков, т. е. отчет одной ярославской школы для крестьянских мальчиков лет 11–12. Их преподаватель Матвеев, член ВОХ. Я не могу рассказать тебе, до чего талантливы эти дети: таких детских рисунков я не видала еще ‹…› Этюды с натуры и орнаменты этих детей очень определенны; но меня заинтересовали больше иллюстрации: Билибин и Ко какая бедность рядом с ними! Этот Матвеев говорит, что со всеми детьми может добиться таких результатов. Дай ему Бог. ‹…›[183]

О третьей выставке Внепартийного общества художников, где была развернута посмертная экспозиция Варвары Топер, известно немного и совсем ничего – о самой художнице, умершей летом 1914 года. «Помнишь, мы ехали с Сююрю в тот день, когда я узнала о ее смерти и о близкой смерти моей радости – небо было золотое, ты был около меня в последний раз» – в письме печальные строки усилены личным мотивом, что добавляет грусти. И словно спохватившись, Юлия Леонидовна скрывает переживаемое за курьезом, сообщая о том, что ее этюд, когда-то подаренный Варе, едва не продали как работу Топер, – доход от выставки шел в пользу Лазарета деятелей искусств.

Как понятно из письма, на той же выставке экспонировались так поразившие Оболенскую детские рисунки учеников Ярославской художественной мастерской под руководством «почти юноши» С. А. Матвеева[184], с которым она не преминула познакомиться, наговорив ему «всяких желаний». Не его ли пример, наряду с опытом школы Е. Н. Званцевой, оставался в памяти Юлии Леонидовны, когда ей самой пришлось искать учеников в голодной Москве, а в тридцатые годы искренне увлечься художественным обучением молодежи в Доме народного творчества? Педагогическая работа Юлии Леонидовны тридцатых годов – за рамками нашего повестования, отметим только, что она бережно хранила письма своих учеников, многие из которых писали ей с фронта уже другой войны…

7 декабря 1914. Москва

К. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской

‹…› Все эти дни я возился с выставкой и устал. Следующая неделя у меня вся свободна, и я побываю у Пра. Видел у меня Сарьян твой большой Виноград, который ему очень понравился, но он сказал мне, что я подобрал неудачную раму. ‹…›[185]

17 декабря 1914. Москва

К. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской

‹…› Сегодня ночью будем с Сарьяном устраивать Армянский рынок в Благородном собрании. Я рад тряхнуть стариной и поработать. Ты не беспокойся за меня. Это мое любимое дело. ‹…›[186]

3 января 1915. Москва

К. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской

‹…› Сейчас занят устройством выставки современных лубков. Я ужасно рад этому делу. Я здоров, и ты не беспокойся за меня. ‹…›[187]

13 января 1915. Москва

К. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской

‹…› Опять попал на устройство выставки. Выставка будет в пользу Бельгии, и участвуют «Мир Искус» и Союз. Настаивают на моем участии Гиршман, Трояновский, Бенуа и Грабарь. Я не мог отказать и согласился, тем более что Гиршман и Трояновский[188] доверяют 30 вещей Сомова. И заработать надо, т. к. они поставили условием мне заплатить. ‹…›[189]

24 января 1915. Москва

К. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской