– Как?.. – начал было я.

– Тебя найти было не так сложно. Ну и к тому же ты понимаешь, у наших людей всегда найдутся дела в Северной столице, – ответствовал он, подозрительно улыбаясь.

Мы недолго потрепались о том и о сем, я ему с удовольствием рассказал про свою жизнь и Соню. Когда мы прошли по двум мостам и вышли к Александровскому саду, он вдруг остановился, скрестил пальцы на груди и резко спросил:

– Работа нужна?

Шульга выслушал мой неуверенный ответ и назвал адрес где-то в Купчино.

– Завтра в три дня, – сказал он, остановил пешку и уехал.

У меня оставались сутки. Я знал, что Шульга не предложит ничего хорошего. Да я и сам не знал, что для меня значило это «хорошее». Почему я вообще обязан это знать? Кем и когда это было придумано? Почему это я должен выбирать из весьма тухлых вариантов, которые мне предлагает жизнь?

Так на автомате я дошел почти до Летнего сада и стал пялиться в воды Лебяжьей канавки, когда увидел на телефоне входящий от Фэда. Он уже упорно звонил мне несколько раз, пока я тупил в своих гамлетовских рефлексиях. Он оказался неподалеку, я нашел его в столовой на Моховой.

– Блядские китайцы, – говорил он, уплетая макароны с сосисками, – ненавижу это монголоидное племя.

– Коль, ты ж сам башкир наполовину.

– Мы, так-то, европеоиды.

Он откладывал вилку и пристально смотрел на меня, потом продолжал:

– Пять часов этого невыносимого мандежа, пять часов неадеквата.

Так Фэд воспринимал любую работу. В данном случае ему доверили щелкать группу безобидных китайских туристов. Пять часов и бабло на руку, но нет, надо было пожаловаться на жизу.

– По этой, сука, жаре. У меня не было денег даже купить себе бутылку воды, все на дорогу просрал. Как в пустыне какой-то, твою мать.

И дальше начиналось. Я это наизусть знал:

– Чувствую себя грандиозным исключением. Я уехал из Ебурга два года назад, с тех пор у меня не было ничего, чем можно гордиться. Куче баб только окунул, но это не в счет, и никто мне за это памятник не поставит. Слушай, вся эта приезжая арт-хипстота умирает здесь от мандочеса и одиночества – трахнуть почти любую можно за стакан «Василеостровского». И самое сраное, что я принадлежу к ним – нелегалам с фотоаппаратом под мышкой, приехавшим из своего Верхне-Залупинска. А там, на своей никому не нужной родине, я снимал лучших телок, знаменитых актеров. Политиков! Здесь я снимаю голимых китаез за полторы тыщи. А ты видел снимки этих модных фотографов? Это же форшмак! Это же детский садик для детей с особенностями. Но у них есть что? Связи. И дорогая пушка. На папины деньги! У них есть деньги. Они тусуются с этими моделями, а те, занюхав пару дорог, раскрывают перед ними свои намозоленные щели. Ну и да, в перерывах, они не забывают фотографироваться, как же без этого! Они ведь люди искусства.

Мы почти дошли до его парадной на Пяти углах, когда он продолжил свой вселенский плач:

– Я никого и никогда не просил меня рожать. Меня вообще не спрашивали, хочу ли я на свет или нет. Я с удовольствием бы не жил, если бы представилась такая возможность. Если бы в школе мне сказали, что я в свои почти тридцать буду фотографировать ссаных узкоглазых мудил за полтора косаря, я бы вскрылся, матушке на радость. И не надо сейчас умничать, понял? Не надо мне цитировать своих говнофилософов. С крыши я тоже не буду прыгать и вешаться не буду, как Есенин. Потому что я трус, ясно тебе? Я боюсь смерти больше, чем жизни, хотя я и жизнь ненавижу. Сносной она мне будет только тогда, когда я съеду из этой вонючей коммуналки, заживу с нормальной бабой, которая не уйдет от меня за деньгами, а лучше вообще без бабы заживу и буду зарабатывать хоть какие-то деньги. Я не нужен никому. И ты, понял, ты тоже никому не нужен!

Он уже открыл дверь и произносил всю эту тираду стоя в парадной. Улыбающийся блаженный нищий встал позади меня и с радостью разглядывал распаленного Фэда.

– И знаешь что? Больше всего я не понимаю твоего ебеного христианства, – показал он в сторону колокольни Владимирского собора. – Вся эта мулька про освобождение. Большей хуиты и придумать было нельзя. От чего освобождаться-то, скажи мне? Освобождать надо рабов, а я – не раб. Я, блядь, свободный человек! А был бы раб, давно бы смирился и с коммуналкой, и с дедулей, который там какается в коридоре, и со своей неудачливостью. А то, что Лика, поэтессочка твоя, ушла от меня лимонить болты на камеру, я давно смирился. Большей мерзости и представить себе нельзя. Поэтому мне на нее срать!

Я шел домой и думал, что его не устроят хоть какие-то деньги. Ему нужно совсем другое. Как же я ненавидел его в такие вот моменты.

Предположим, с Ликой Фэду действительно не очень повезло. Он причем сам косвенно стал инициатором этой веселой истории – здесь пенять было не на кого.

Как дело было. Как-то, просматривая вакансии, Фэд увидел, что на одну видеостудию требуется декоратор. Он показал объявление Лике, мало ли – со вкусом у нее все было отлично. Она, кстати, к тому моменту уже пару недель жила у него. Так Лика отправилась разузнать, что и кого.

– Это порностудия, – сказала она, когда вернулась с собеседования.

– Им что, тоже нужны декораторы? – спрашивали мы.

– Еще как. А искусственную сперму из рисового отвара кто, по-вашему, делает?

Короче, Лика устроилась. Фэду все нравилось – теперь, как в старые добрые, материальные тяготы можно было делить на двоих. Фэд даже свел Лику с Мариной – мало ли, вдруг понадобится какой реквизит или вроде того. Ну а закончилось все весьма интересно. Просто на съемочную площадку один раз не пришла новенькая актриса. Лика решила, что нужно спасать положение.

– Ты же мечтал жить с моделью, – успокаивал я его.

– Да, но не с порномоделью, дорогой мой.

– Прекрати. Ты же сам говорил, что у вас «свободные отношения».

Было почти невозможно смотреть на него серьезно. Он перехватил мой взгляд.

– Ты не смей об этом писать. Понял меня?

Лика давно хотела попробовать себя в кадре. Фэд об этих ее желаниях, конечно, не знал. Думал, что поэтессе с филологическим образованием вполне нравится работать декоратором: варить клейстер из риса, расшивать или утягивать костюмы, подбирать под цвет стен постельное белье и все в таком духе. Глупый. Он еще не знал, с чего началась сексуальная жизнь Лики. Я уж не стал с ним откровенничать.

– Это форшмак какой-то. Что делать-то?

Ничего у него не клеилось. С работой было глухо, деньги все закончились. Поэтому Лика, забирая свои вещи, незаметно оставила ему несколько килограммов риса, чтобы он случайно не сдох с голоду.

– На прощание она хотела меня поцеловать. Но я не дался. Что она там этими губами делала, – ворчал Фэд, а успокоившись, спрашивал: – Рис будешь?

А до этого он мне на полном серьезе предлагал дело. Создать что-нибудь вместе, например, вести блог там или типа того. Иногда даже было интересно послушать о том, как он собирается заработать миллион. Планы у него были выдающиеся, но сбыться им было, видимо, не суждено. Во всяком случае, не так быстро. А мне снова надо было на что-то жить.