– Едва ли, – подумав, ответил я.

Ну не говорить же было, что Яна всегда была яростно – дьявольски! – голодна и ненасытна. Как-то к разговору не шла эта подробность.

– Господи, как я рада, – тихо сказала Лика, – рада, что ты не какой-нибудь студент Аграрного, который наговорил бы чепухи про ее сатанизм.

– А что там со студентом Аграрного?

– Да те еще выдумщики.

Тут она замолчала, что-то там подумала и продолжила:

– И вообще я рада тебя встретить. Это какой-то курьез!

Так мы с ней и в тот вечер и распрощались. Потом она позвонила, еще раз извинилась за это нелепое интервью и пригласила в кафе «Многоточие», там обычно проходили поэтические вечера. Начиналась моя последняя зима в зловещем и прекрасном миллионнике без названия.

Лика читала свои творения с другими поэтами и поэтессами. Стихи ее я похвалил, хотя они мне и не понравились. Высушенные какие-то и одновременно влажные, полные морских, речных и рыбных метафор. «Мы киты, мы колышемся в волнах небес, не боимся мы моря истерик», – мечтательно декламировала она со сцены под Шопена.

Высокая и прозрачная, с широкими плечами, с маленькой, ладной грудью, Лика все-таки нравилась мне. Она одевалась намеренно целомудренно и аккуратно: юбка всегда ниже колена, рубашечки и маечки с цветочно-рыбными темами, кружева, черненое серебро. Любила она восхитительно и невпопад кокетничать, переходила спонтанно на «вы», часто говорила что-то вроде: «Ну разве не помните? Ах, вы опять тогда были пьяны, как могла я забыть». На комплименты отвечала исключительно «гран мерси». Кто их там на филфаках этому учит?

Она стала приходить ко мне. Я так был ошарашен этими визитами, что не решался даже приставать к ней. Просто сидел и слушал ее треп. Визит на седьмой я поцеловал Лику в губы, и, вроде бы, все понеслось, но она всячески препятствовала моему намерению расстегнуть четыре пуговицы на ее джинсовой юбке. Пошалили, как после школьного бала, в общем. Хорошо помню, как удивился своему нежданному открытию: Лика оказалась из тех девушек, самых нежных на вид, которые высветляют пушок, растущий на подбородке. Невидимый такой и легкий, но ощутимый при поцелуе.

В тот вечер закончилось это все ничем, но если говорить об успехах за двенадцать лет, то мы явно сделали серьезный шаг вперед. Я проводил Лику домой, пришел на квартиру, допил остатки вина и, энергично подрочив, лег спать.

Я не мог все это время отделаться от ощущения, что Лика сама себе героиня своего стихотворения. Ее образы – это такие продукты выхолощенного пустым эстетизмом сознания, безопасное разглядывание форм и виньеток на поздравительных открытках. Эти бесконечные рыбы, какие-то иголки лиственниц, все эти «рисование – это созревание риса». Но безупречный слог, рифмы – не придерешься.

Ходульный образ филологини с тонкой душой подпирала пудовая жизненная драма – убийственно нелюбимая работа и обязательства.

– Не могу больше, Господи! – говорила она, появившись на моем пороге вечером.

– Что сегодня? – вполне искренне интересовался я.

– Муж убил жену, потому что она не дала ему посмотреть хоккей.

– Скучно как-то.

– Если тебе это кажется пресным, то могу в дополнение сказать, что потом он надел на нее хоккейную форму любимой команды и изнасиловал труп.

– Это сойдет, только в том случае, если потом он записал видеообращение к форварду команды с пожеланием успехов на льду.

Я убеждал ее уволиться. Говорил, что из этого все равно ничего не выйдет – если не прет, то ничего не поделаешь. Но она не могла просто так уйти в никуда, ее строгая бабушка совсем стала старенькой. Помогали какие-то второстепенные родственники, но больше для галочки. Поэтому Лика работала на Live!. Платили там, кстати, хорошо.

Она любила все, связанное с губами. Целоваться могла просто напролет часами. Постоянно жевала жвачку и надувала пузыри. Говорила мне: «От вас здорово пахнет, даже когда вы пьете» или «Ох, как бы мне в вас не втрескаться». Слово! «Втрескаться»! Откуда она его взяла? Из «Над пропастью во ржи» в переводе Райт-Ковалевой?

Прошла пара месяцев, прежде чем я смог-таки расстегнуть эти четыре пуговицы на ее юбке. Про себя я пел мантру того вечера, и состояла из одного слова – «расслабься». Неоновый, малиновый сумрак, который создавал ресторан за моим окном, усиливал ощущение безумия в ту ночь. В неспешном мерцании огней я ничего не разобрал, она изогнулась и сомкнулась, как морская двустворчатая раковина. В конце было невозможно понять, где заканчивается оптическая иллюзия и начинается ее плоть. Всполохи сиреневого и цвета фуксии застлали все, волной подняли нас и ударили об пол, заставив закрыть глаза.

Потом Лика ушла домой одна, я не провожал ее. В том мегаполисе мы больше не увиделись ни разу.

Она нашла мой телефон через общих знакомых, позвонила и запинающимся, глухим голосом сообщила, что переехала в Питер. Я быстро закончил разговор, сказав напоследок, что желаю ей на новом месте удачи и творческих успехов. Она перезвонила на следующий день и прямо, без прелюдий предложила встретиться. Буду верить, что повело меня к ней нечто вроде сострадания, по голосу было понятно – нужна ей помощь.

Она остановилась в каком-то хостеле на Моховой, я должен был ее встретить у дверей. Когда Лика вышла, я всячески постарался показать, что я нисколько не удивлен и вовсе не шокирован. Но это было трудно. Как можно описать внешность человека, который потолстел и похудел одновременно? Ее лицо было искажено той рыхлой асимметрией, которая остается на лицах после долгого и дурного сна.

Я как мог непринужденно приобнял ее, и мы пошли в небольшую столовую неподалеку. Она сильно хромала на одну ногу и все куталась в свой плащ.

Сбиваясь и мямля, она рассказала, что приехала в Петербург поступать в аспирантуру, но жизнь не так проста, и теперь она ходит с новыми друзьями по барам до самого утра. Вот после одного такого похода она и проснулась с дикой болью в ноге. Две недели уже хромает. От нее раздавался сладковатый, навязчивый аромат. Я долго искал в памяти, что это за запах.

Ничего не придумав лучше, я спросил:

– Все хорошо?

– Да, одно издательство выпустило книгу моих стихов. Я захватила пару экземпляров и хочу тебе один подарить.

Потом мы молчали, я намазывал горчицу на хлеб.

– Бабушка, – сказала Лика, выйдя из какого-то оцепенения, – ее сбила машина. Сломала бедро, лежит в больнице. Я так в жизни никогда не боялась. Кажется, ей совсем плохо. А я оставила ее.

Тут я подумал, что намазал слишком много горчицы. Лика смотрела на меня сырыми глазами. Она сама была сырая, абсолютно вся – похожая на утопленницу.

– Слушай, – осторожно сказал я, – не мое, конечно, дело, но ты бы притормозила.

Сначала они засмеялась, а потом холодно и четко спросила:

– Ты только поэтому согласился встретиться со мной? Советы раздавать?