серьезное и мы будем двигаться в этом направлении медленно и осторожно, и попробуем это... то, что получилось.

− Ты имеешь в виду отношен...

− Шшш! Замолчи! − рявкнула она. − Не произноси это слово. Мы это больше не обсуждаем. Еще хоть слово и я эту картошку запихну тебе в глотку.

Эффективная угроза, ведь я ненавижу картофель.

− Ладно, но когда мы сможем поговорить об этом, я ожидаю услышать от тебя все детали.

− Договорились.

Она протянула свою руку, сжала пальцы в кулак, все, кроме мизинца. Сделав тоже самое я зацепилась своим мизинцем за ее, и мы потрясли ими. Глупо, по-детски, но эту традицию мы соблюдали еще с военного лагеря.

− Итак, Зейн, парень с охренительным членом. Мне нужны пикантные подробности.

Я вздохнула.

− Он отвел меня в какое-то жутко живописное место, и я сделала самый потрясный минет столетия, − драматическая пауза, − и возможно решила попрактиковаться в свиданиях пока я в Кетчикане.

Клэр с хлопком сложила руки на сердце, нагнула голову вбок с выражением «Ах, как это мило» на своем лице.

− Моя девочка уже совсем взрослая.

− Заткнись. − Я кинула в нее пакетик с сахаром. − Я не буду заходить слишком далеко, но попытаюсь.

− Если серьезно, я очень рада за тебя, моя тыковка.

Я уставилась на нее.

− Тыковка?

Клэр засмеялась.

− Экспериментирую с милыми прозвищами. Хочу найти такое, чтобы его можно было почти иронично использовать для этого парня, с которым я, можно сказать, встречаюсь.

− Хорошо, только больше не называй меня тыковкой. Это странно.

− Сладкая булочка?

− Ну уж нет.

Она почесала подбородок.

− Пупсичек?

Я кинула в нее еще один пакетик с сахаром.

− Боже, прекрати, − окунув пальцы в стакан с таящим льдом, я брызнула на нее водой и начала повторять, − во имя Господа нашего Христа, изгоняю тебя!

Завизжав, она прикрыла лицо руками.

− Ладно, ладно, я больше не буду! − Когда я остановилась, она кинула пакетиком в меня. − И кстати, при проведении обряда экзорцизма не говорят «Во имя Господа нашего Христа, изгоняю тебя».

− Откуда ты знаешь?

Она нахмурилась.

− Вообще-то, меня воспитывали в семье католиков. С самого детства, вплоть до старших классов, я ходила в католическую академию, посещала мессы каждую неделю и пела в хоре.

Ошеломленная этим, я замолчала.

− Да ладно, серьезно? − Я указала на нее. − Еще один факт, который я о тебе не знала. Что еще ты держишь от меня в секрете?

− Это не был секрет, просто мы никогда это не обсуждали. Я перестала посещать академию после того, как закончила школу.

− Вау. Раз так... что такого мы еще не обсуждали, что мне стоит знать о моей лучшей подруге?

Она замолчала, явно обдумывая, что сказать в ответ.

− Ну... Мне вырвали все зубы мудрости? А на третьем курсе мне удалили аппендицит, который чудом не разорвался, и я чудом не умерла. − Она посмотрела мне в глаза, а потом как ни в чем не бывало заявила. − А в двадцать мне делали дилатацию и кюретаж.

Я потрясенно вздохнула.

− Дилатация и кюретаж? Которые делают при выкидыше?

Она кивнула.

− Ага. Я забеременела, и случился выкидыш. Прямо на мой двадцатый день рождения.

− Черт, Клэр. Ты никогда об этом не говорила. − Я была настолько потрясена, что долго не могла ничего сказать. − Как я могла не знать о том, что ты была католичкой? Про выкидыш я вообще молчу.

Она пожала плечами.

− Просто не люблю говорить о себе.

− Это можно понять, − ответила я, но все равно была удивлена, что она никогда не рассказывала мне об этом, несмотря на то, что мы лучшие подруги. − Просто у меня... такое ощущение, будто я тебя совсем не знаю.

− Мара, ты все еще моя лучшая подруга, это никогда не изменится. − Она вздохнула. − Но выкидыш... это было ужасно. Я даже не успела понять, что была беременна, а у меня уже выкидыш. А еще это отвратительно. Как во всех этих фильмах, где у девушки между ног происходит кровавая сцена из фильма Тарантино, и это не преувеличение. − Она снова помешала кофе ложкой. − Я... о таком не рассказываю не просто из-за эмоциональной травмы, но и из-за того, как это повлияло на мою жизнь в общем.

− О чем ты? Что произошло?

− Отец отказался от меня. Мама очень традиционных нравов и не может в открытую перечить ему, поэтому ее и сестер я могу увидеть только, когда он на работе и они могут незаметно уйти из дома.

− Черт, дорогая...

Она кивнула.

− Да, отстой. Уже шесть лет прошло, а мне все еще нужно скрываться, если хочу их увидеть.

− Он не передумал?

Она покачала головой.

− Не-а, и вряд ли когда-либо передумает. Он заставил снять новые семейные фотографии, чтобы меня на них не было.

− Просто потому что у тебя был выкидыш?

− Потому что забеременела вне брака.

− Какой старомодный.

− Это отец. − Она замолчала, затем подняла указательный палец в воздух. − А еще он служитель церкви.

− Что это значит?

− Служители почти как священники, но только с возможностью иметь жен, если были женаты до принятия сана. − Она пожала плечами. − По сути это значит, что он как-бы супер священник и весьма строго относится к религиозным догмам. Он работает на церковь бессрочно и получает за это деньги.

− О! То есть он никогда тебя не простит?

Еще один вздох.

− Это вполне вероятно. − Она взмахнула рукой, будто отмахиваясь от мысли. − Даже если бы захотел, мне бы пришлось пойти на его условия: покаяться в грехах, миллион раз помолиться Деве Марии и другим святым и все такое прочее. Он упрямый засранец, и я явно пошла в него, только я буду еще упрямей, потому что, будь я проклята, если извинюсь перед ним, тем более после того, как он отказался от меня.

− Боже, прости, Клэр, я и понятия не имела.

− Ничего не поделаешь. Я уже привыкла. − Она пожала плечами, затем ткнула вилкой в мою руку. − А ты умеешь менять темы.

− Я не меняла тему, это был просто вопрос... который привел нас к этому ужасному разговору, но я рада, что