Наверняка хочет порвать с ним дружеские отношения. Или, по крайней мере, четко обозначить дистанцию. О таких вещах старым друзьям не объявляют по телефону. И по-видимому, Петер хотел вести этот разговор на нейтральной территории. Не учел только, что здесь он предстанет в обществе Фредерика на глазах у широкой публики. Но возможно, Петер как раз по этой причине и выбрал кафе «Базар», чтобы публично показать, что Фредерик ему не друг. Так что встреча будет не из веселых. Как будто и без того мало было тех неприятностей, которые ему пришлось пережить из-за жены.

Пять дней прошло после ее выступления в «Поворотном круге» на втором канале немецкого телевидения ZDF. Фредерик ничего о нем не знал и даже не подозревал, как вдруг в гостиницу позвонил его агент и сказал, чтобы он включил телевизор, в Зальцбурге свободно можно принимать ZDF. В первый миг Фредерик подумал, что там показывают передачу о предстоящей неделе Моцарта, что речь будет о его концертах. Но внезапно увидел на экране Карлу. Ведущий программы представил ее зрителям как одну из главных галеристок и аукционисток Германии. Ведущий рассказывал о следующем аукционе Карлы, ретроспективе Ли Миллер, задал вопрос и с профессиональной улыбкой стал ждать, что ответит Карла. Но ответа не последовало. Вместо этого Карла обратила взгляд прямо в камеру, села нога на ногу и громко и отчетливо заявила, что пришла на передачу не по этой причине. Истинная причина заключается в ее дочери, исчезнувшей дочери, которую кто-то подменил, подбросив вместо нее больного ребенка, и сейчас она хочет обратиться к родителям больного ребенка, чтобы они наконец отозвались. Карла не заявит на них в полицию. Она хочет только, чтобы ей вернули ее дочь Фелиситу. Затем она показала увеличенные фотографии Флисс: «Это не моя дочь. Мне ее подбросили».

На экране крупным планом появились фотографии его дочки. На них нельзя было не заметить изменений, вызванных болезнью. Карла показала на камеру другую фотографию – фотографию Фелиситы, сделанную, когда девочке было две недели: «Вот моя дочь. Верните мне ее».

Он так и стоял с прижатой к уху телефонной трубкой, забыв о том, что она существует, как вдруг услышал шумный вздох своего агента, который только тут перевел дыхание:

– Что она там вытворяет? Что на нее нашло?

По залу пробежал тревожный шумок. Ошеломленный ведущий с трудом сдержался. Ему понадобилась пара секунд, чтобы взять себя в руки и начать задавать Карле вопросы, как это случилось и что к чему. Таким образом, она получила еще четыре минуты в эфире, прежде чем режиссер запустил следующий номер программы. Четыре минуты подряд она толковала о том, что ее дочь – это не ее дочь. Четыре минуты, за которые каждый, кто смотрел телевизор, понял, что Карла Арним окончательно лишилась рассудка. Что у Фредерика Арнима больная дочь и сумасшедшая жена. Четыре минуты, которые бесповоротно разрушили его карьеру.

На следующий день все газеты набросились на выступление Карлы, заголовки были убийственные. Если некоторые из них еще допускали такую возможность, что в истории Карлы есть рациональное зерно, то в одной из бульварных газет ее прямо называли сумасшедшей, которая всеми способами старается избавиться от своего больного ребенка. Репортеры разнюхали, что Карла несколько месяцев провела в психиатрическом отделении, и уже на следующий день не осталось ни одной газеты, которая бы всерьез принимала рассказанную ею историю о подмененном ребенке. Карлу ославили на всю страну как мать-кукушку. Возможно, кто-то еще жалеет ее из сочувствия к тяжелой болезни ребенка, но Фредерик в этом сомневался. В каждой газете публиковалась подробная информация о болезни Хатчинсона – Гилфорда, и некий якобы специалист из Мюнхена дал на эту тему подробное интервью одной бульварной газете. Фредерик не вычитал из него ничего нового по сравнению с тем, что сказано в любом медицинском справочнике, где об этой болезни даются лишь самые общие сведения. Заголовок гласил: «Правда о детях-старичках».

Статья сопровождалась маленьким портретиком специалиста, рядом с которым красовался очень нелестный снимок ребенка с синдромом Дауна, снабженный возмутительной подписью: «Потрясены родители даже этих детей».

Австрийские газеты тоже не преминули сообщить об этой истории, и в них впервые был упомянут Фредерик, потому что он как раз оказался в Австрии и ему предстояло открывать фестиваль Моцарта и потому что сейчас обсуждался вопрос об открывшейся в Моцартеуме[33] профессорской вакансии (о чем Фредерик вообще ничего не знал). Правда, его имя упоминалось без каких-либо оценочных суждений (он-то уж опасался, что его будут упрекать в том, что он слишком мало времени уделяет жене и детям), но его фотография ежедневно появлялась в газетах, и не мелким форматом в разделе культуры, которого почти никто не читает, а крупно, на первой странице, и это приводило его в отчаяние. Карьера разрушена, он заклеймен, жена окончательно сломала всю его жизнь, а ведь все могло бы войти в нормальную колею, если бы только она не высовывалась, если бы как-то смирилась с тем, что случилось.

Его агент звонил каждый день и говорил: «Ничего. Мы это пересидим. Просто пересидим. Я не отвечаю на звонки, а если они захотят отменить твои выступления, то пускай делают это письменно. Мы просто это пересидим».

Фредерик был уверен, что агент от него откажется. И вообще отвернется от него, так что дружбе с Петером тоже придет конец.

Наконец Петер вошел с пальто и шляпой в руках, в небрежно переброшенном через плечо шарфе. Не тратя лишнего времени на приветствия, он заказал жаркое и взял из рук Фредерика газету.

Фредерик начал нервно озираться. Никто на него не глядел. Наверняка все смотрят в сторону, только пока он не отвернется. А стоит отвернуться, сразу начнут глазеть.

– Ты знал об этом? – поинтересовался Петер.

Фредерик энергично помотал головой: если б знал, то, разумеется, остановил бы ее.

– Как она до такого дошла?

На этот вопрос у него действительно не было ответа.

– Насколько Карла в самом деле больна?

– Господи! – возмутился Фредерик. – Неужели ты тоже подался в компанию газетных писак? Это что – интервью?

– Насчет твоей жены… – задумчиво продолжал Петер. – Что ты собираешься делать?

Фредерик не знал. Он пытался поговорить с ней, но она не подходила к телефону. Салли рассказывала ему, что она по-прежнему не желает заниматься Флисс, а только сидит все время, закрывшись у себя в библиотеке. Она почти ничего не ест, говорила Салли.

– Будете разводиться? – спросил Петер уже напрямик.

– Это был бы лучший выход, так ведь? – ответил Фредерик и закрыл лицо руками, не в силах думать и соображать.