У некоторых людей сложилось впечатление, – писал он, – что капитан Стюарт-Керр, о котором я недавно упоминал в этих заметках, заядлый наездник. Возможно, они путают его с его дальним родственником, Элестером Керр-Стюартом из Инверохти. Капитан Стюарт-Керр вообще не ездит верхом, и вот почему: члены его клана до сих пор хорошо помнят гэльские стихи, которые я привожу в приблизительном переводе: «Господъ скачет на двух ногах». Предание гласит, что, когда глава рода сядет на лошадь, весь клан погибнет[11].

Однако самым значительным творением Адама оказалась миссис Эндрю Квест. Вводить в заметки Таратора англичан всегда было трудновато, поскольку читатели наловчились проверять его сведения по Дебретту (в чем он убедился на горьком опыте: когда он однажды упомянул о помолвке третьей, младшей, дочери одного валлийского баронета, на него обрушилось шесть открыток, восемнадцать телефонных звонков, телеграмма и личное выражение протеста – пусть знает, что в той семье не три, а две сестры, обе красавицы, но еще не вышедшие из школьного возраста. Редакторша в тот раз ругала его долго и язвительно). И все же в один прекрасный день он спокойно и решительно назвал Имоджин Квест самой прелестной и неотразимой из молодых замужних женщин высшего круга. При этом она сразу проявила ярко индивидуальные черты. Адам благоразумно умолчал о ее предках, но его читатели переглянулись и незамедлительно наделили ее высоким (хоть и незаконным) происхождением. Всеми остальными достоинствами Адам снабдил ее, не скупясь. Роста она была чуть выше среднего, смуглая и стройная, с огромными, как на портретах Мари Лорансен, глазами и непринужденной грацией спортсменки (по утрам до завтрака она регулярно по полчаса занималась фехтованием). Даже Провна, известный своим равнодушием к общепризнанной женской красоте, отозвался о ней как об «оправдании своего века».

Туалеты ее были умопомрачительны, и тончайший налет небрежности ставил их много выше стандартного шика манекенщиц.

В ней гармонично сочетались несовместимые, казалось бы, добродетели: она была остроумна и милосердна, порывиста и безмятежна, чувственна и прохладна, импульсивна и скромна.

Ее кружок – самый сплоченный и блестящий в Европе – был некой идеальной серединой между двумя полюсами дикарства – леди Периметр и леди Метроленд.

Вскоре Имоджин Квест сделалась олицетворением недоступности – этой конечной цели всех светских честолюбцев.

Зайдя однажды с Ниной в магазин на Ганновер-сквер, где она собиралась купить себе шляпу, Адам был не на шутку озадачен, увидев на стульях и подзеркальниках множество шляпных картонок, приготовленных, судя по броским карточкам для отправки миссис Эндрю Квест. Он не раз слышал, как ее имя благоговейно произносили в танцевальных клубах или как бы случайно вкрапливали в ничего не значащие фразы вроде: «Дорогая моя, я теперь совсем не вижу Питера, он целые дни проводит у Имоджин Квест», или «Как сказала бы Имоджин…», или «По-моему, точно такой есть у Квестов. Надо будет спросить, где они его достали». Сознание того, что где-то совсем рядом существует этот благороднейший, никому не подвластный и недоступный кружок Квестов, словно вносило сладость и остроту в жизнь читателей мистера Таратора.

Как-то раз Имоджин устроила вечер, приготовления к которому заняли несколько абзацев. На другой день рабочий стол Адама ломился от писем – «незваные» жаловались, что в указанном доме на Симор-плейс никто не живет.

Наконец очаровательной миссис Квест заинтересовался сам лорд Мономарк. В редакцию поступила просьба – не может ли мистер Таратор их познакомить. В этот день Квесты отплыли на Ямайку.

Еще Адам попробовал деликатно подсказать своим читателям кое-что новое по части одежды. Вчера вечером в «Café de la Paix» – писал он, – я заметил на двух самых элегантных в зале мужчинах черные замшевые штиблеты при обычных вечерних костюмах. (Один из них – называть его не буду – человек Очень Высокопоставленный.) Говорят, эта мода, пришедшая к нам, как и многие другие, из Нью-Йорка, найдет здесь в текущем сезоне многочисленных последователей. Несколько дней спустя он упомянул, что капитан Стюарт-Керр заходил в посольство и «на нем, разумеется, были сверхмодные черные замшевые штиблеты». Через неделю он с удовлетворением отметил, что Джонни Хуп и Арчи Шверт пошли по стопам капитана Стюарт-Керра, а через две недели роскошные магазины готового платья на Риджент-стрит перевесили ярлычки в витринах и выстроили на серебряных полочках длинные ряды черных замшевых штиблет с карточкой «Для вечеров».

Не столь успешной оказалась другая его попытка – ввести в обиход котелок бутылочного цвета: один «широкоизвестный шляпочник на Сент-Джеймс-стрит», которого интервьюировала по этому поводу какая-то вечерняя газета, заявил даже, что никогда не видал зеленых котелков и не слышал о них и хотя не отказался бы создать такое чудо, если б его попросил о том какой-нибудь старый клиент, но не допускает мысли, что кому-нибудь из его старых клиентов такая шляпа может потребоваться. (Впрочем, ему передавали печальную историю про одного обедневшего старого щеголя, который пытался выкрасить серый котелок зелеными чернилами, как когда-то в давно прошедшие годы красил гвоздики для бутоньерки.)

Постепенно страничка мистера Таратора все больше приближалась к чистому вымыслу. По собственной прихоти, как восточный владыка, Адам распахивал перед своими читателями двери недоступных для простых смертных харчевен, являющих собой последний крик моды, возил их на балы в гостиницы Общества трезвости в Блумсбери. В заметке, озаглавленной «Монпарнас в Белгрэйвии», он сообщил, что буфет на станции метро «Слоун-сквер» стал любимым прибежищем самых современных писателей и художников. (Мистер Бенфлит поспешил туда в первый же свободный вечер, но не увидел никого, кроме миссис Хуп, лорда Вэнбру да какого-то подвыпившего плебея в целлулоидном воротничке.)

А в безнадежные предвечерние часы, когда фантазия Адама иссякала и его охватывала та черная тоска, что подстерегает равно репортера светской хроники и романиста, он искал утешения в том, чтобы выбрать какого-нибудь смирного, держащегося в тени обывателя и вознести его на вершину известности.

Так он поступил с человеком, которого звали Рыжик.

По долгу службы, приводившему его во всякие диковинные места, Адам поехал с Ниной в Манчестер на ноябрьский гандикап. Здесь их ждало тяжелое переживание: Селезень легко пришел первым, и тотализатор выплатил тридцать пять к одному. Было это во время кампании за зеленые котелки, и Адам тщетно высматривал хоть какие то результаты своего влияния, как вдруг увидел в толпе веселую красную физиономию того пьяного майора, которому вверил тогда у Лотти свою тысячу фунтов. Странно было, что такой крупный мужчина так легко исчезает из поля зрения. Адам не был уверен, заметил его майор или нет, но каким-то таинственным образом тот бесследно пропал, едва Адам к нему кинулся. Толпа, потрясавшая фляжками и сэндвичами, все густела, и, когда Адам добрался до того места, где только что стоял майор, два полисмена хватали там мальчишка -карманника.