– Так и кажется, что здесь бродят призраки, правда? – обратилась она к леди Периметр, поднимаясь вместе с нею по лестнице. – Питт, и Фоке, и Берк, и леди Гамильтон, и Красавец Браммел, и доктор Джонсон (при таком стечении знаменитостей, заметим в скобках, там вполне могло произойти что-нибудь достопамятное). Так и видишь их всех – в шелковых чулках и в туфлях с пряжками, правда?

Леди Периметр поднесла к глазам лорнет и обозрела поток гостей, выливавшихся из гардеробных, как клерки в Сити из станций метро. Она увидела мистера Фрабника и лорда Метроленда, обсуждающих билль о цензуре (мудрую и давно назревшую меру: комитет из пяти атеистов будет полномочен уничтожать всякую книгу, картину или фильм, какие они сочтут нежелательными, без таких глупостей, как право защиты или обжалования). Увидела обоих архиепископов, герцога и герцогиню Стэйлских, лорда Вэнбру и леди Метроленд, леди Троббинг, Эдварда Троббинга и миссис Блекуотер, миссис Маус, лорда Мономарка и какого-то роскошного левантинца, а за ними и вокруг них – целый сонм богобоязненных и благонамеренных людей (чье присутствие делало прием в Энкоредж-хаус выдающимся событием года); женщин в туалетах из дорогих и прочных тканей, мужчин в орденах; людей, которые представляли свою родину в чужих краях и посылали своих сыновей умирать за нее на поле боя, людей, ведущих пристойную и умеренную жизнь, не обремененных ни культурой, ни рефлексами, ни стеснительностью, ни спесью, ни честолюбием, независимых в суждениях и не скрывающих своих причуд, добрых людей, которые хорошо относятся к животным и к знающим свое место беднякам, людей храбрых и не слишком разумных – всю эту славную когорту отжившего строя, – чаящих (как чаяли они в день, когда вострубит архангел, предстать перед своим создателем) сердечно и почтительно пожать руку хозяйке дома. Леди Периметр увидела все это и почуяла запах родного стада. Но призраков она не увидела.

– Охота вам вздор молоть, – сказала она.

Но миссис Хуп, медленно поднимаясь по лестнице, продолжала витать в неясных, но восхитительных грезах о золотом восемнадцатом веке.

Присутствие члена королевской фамилии нависло над гостиной, как грозовая туча.

Баронесса Иосивара и премьер-министр встретились еще раз.

– Я дважды на этой неделе пыталась вас увидеть, – сказала она, – но всегда вы были заняты. Мы уезжаем из Лондона. Может быть, вы слышали? Моего мужа перевели в Вашингтон. Он сам желал туда ехать.

– Нет, я понятия не имел. Но как же, баронесса… это поистине печальная весть. Все мы без вас осиротеем.

– Я думала, может быть, я приеду проститься. Какой-нибудь день на будущей неделе.

– О да, разумеется, это было бы чудесно. Приезжайте с мужем к обеду. Я завтра же скажу моему секретарю, чтобы он это устроил.

– В Лондоне было приятно жить… вы были добры…

– Что вы, что вы. Я просто не знаю, что бы мы в Лондоне делали, если бы не наши заграничные гости.

– Будь ты проклят, свиная твоя рожа, – внезапно сказала баронесса и отошла от него.

Мистер Фрабник ошарашенно поглядел ей вслед, потом сказал: «Запад есть Запад, а Восток есть Восток, и с мест они не сойдут» (довольно-таки жалкий вывод в устах бывшего министра иностранных дел).

Эдвард Троббинг стоял у окна со старшей дочерью герцогини Стэйлской. Выше его ростом на несколько дюймов, она слегка наклонилась, чтобы не пропустить ни слова из его впечатлений о поездке в колонии. На ней было платье из тех, что только герцогини умеют добывать для своих старших дочерей, – собранное в складки и буфы и украшенное старинным кружевом в самых неожиданных местах, одеяние, из которого ее бледная красота выглядывала, как из неаккуратно завязанного пакета. Ни румяна, ни губная помада, ни пудра не участвовали в ее наряде, а бесцветные нестриженые волосы были собраны в узел и перетянуты на лбу широкой лентой. Из ушей ее свисали длинные жемчужные серьги, шею плотно охватывал жемчужный ошейничек. В свете считали, что теперь, когда Эдвард Троббинг вернулся в Англию, эти двое вот-вот будут объявлены женихом и невестой.

Леди Урсула не возражала, но и не радовалась. Когда она вообще думала о замужестве (что случалось редко, потому что мысли ее занимали главным образом клуб для девушек в Ист-Энде и младший брат, учившийся в школе), то всегда жалела, что рождение детей сопряжено с такими ужасными страданиями. Замужние подруги говорили об этом чуть ли не со смаком, а ее мать – с благоговейным трепетом.

Эдвард до сих пор не делал предложения не столько потому, что сомневался в ответе, сколько из врожденной медлительности. Он решил уточнить ситуацию к Рождеству, и этого было достаточно. Он не сомневался, что удобный случай скоро будет для него изыскан. Жениться нужно, рассуждал он, и предпочтительно до того, как ему исполнится тридцать лет. В присутствии Урсулы он порой испытывал волнение собственника, вызванное ее хрупкой и холодной красотой; бывало, что, читая какой-нибудь непристойный роман или насмотревшись любовных сцен в спектакле, он мысленно – и обычно с нелепейшими результатами – пробовал подставить Урсулу на место героини. Он не сомневался, что влюблен. Возможно, думалось ему, он сегодня же сделает предложение – и с плеч долой. Дать ему повод объясниться – дело Урсулы. А пока что он беседовал с ней о проблеме рабочей силы в Монреале – на этот счет он располагал сведениями обширными и точными.

– Приятный, серьезный молодой человек, – говорила о нем герцогиня, – и одно удовольствие видеть юношу и девушку, так искренне расположенных друг к другу. Разумеется, ничего еще не решено, но из вчерашнего разговора с Фанни Троббинг я поняла, что он уже затрагивал с ней эту тему. Думаю, что к Рождеству все будет улажено. Они, конечно, небогаты, но этого теперь ждать не приходится, а о его способностях мистер Фрабник отзывается очень лестно. Один из самых многообещающих людей в своей партии.

– Что ж, – сказала леди Периметр, – дело ваше, но я бы особенно не мечтала, чтобы моя дочь вошла в это семейство. Все они с гнильцой. Что отец, что сестра, а уж про младшего брата я такое слышу…

– Я не говорю, что сама выбрала бы для нее такого мужа. У всех Злопрактисов кровь подпорчена, в этом вы правы… но ведь знаете, дети нынче такие упрямые, и к тому же они так любят друг друга… а молодых людей сейчас так мало. Я, по крайней мере, их как-то совсем не вижу.

– Поганцы все как один, – сказала леди Периметр.

– И они, говорят, устраивают такие ужасные вечера. Просто не знаю, что бы я стала делать, если бы Урсула захотела там бывать… Несчастные Казмы…

– Я бы на месте Виолы Казм выпорола эту девицу, чтобы вела себя прилично.

Разговор о молодом поколении растекался по гостиной, заразительный, как зевота. Член королевской фамилии отметил отсутствие молодежи, и те счастливые матери, которым удалось привести на буксире хоть одну послушную дочь, пыжились от гордости и сострадания.

– Я слышала, у них сегодня опять какой-то вечер, – сказала миссис Маус. – На этот раз в аэроплане.