Злополучный посыльный живо описал во дворце реакцию Бенвенуто и «кое-что добавил ртом от себя». Прошла неделя, и Помпео опять пошел к Бенвенуто (как в сказке, честное слово: «Третий раз старик направился к морю…»).

– Их святейшество велел сказать тебе, что не желает, чтобы ты окончил эту чашу, а требует, чтобы ты вернул ее обратно в том виде, до которого ее довел.

Здесь Бенвенуто взъярился:

– Это не монетный двор, который можно было у меня отнять. Те 500 скудо, которые я получил от папы, я немедленно верну, но чаша – это моя работа, она принадлежит мне по праву, и я сделаю с ней все, что захочу.

Были и еще некоторые «зубастые слова», которые Бенвенуто сказал Помпео лично. Что все это значит – дурость, упрямство, бахвальство? Положим, папа недоплатил ему денег, но Бенвенуто должен был знать наверняка, что по предъявлению чаши получит все сполна и даже больше обещанного. Скорее всего, что-то Челлини здесь недоговаривает, но при этом с удовольствием присочиняет для красоты жанра. Кто-то из исследователей творчества Бенвенуто говорил, что он, видно, был замечательным рассказчиком и за годы настолько «обкатал» свои бойки, что уже сам не помнит, где правда, а где вымысел. Дживелегов, однако, читает, что только в творчестве Бенвенуто искренен, а свои подвиги просто сочиняет. А хоть бы и сочиняет, байка-то замечательнаая. Но я думаю, что костяк истории, так сказать, шампур вполне правдив, а гарнир Бенвенуто готовил по своему вкусу, о себе и о своей работе он был очень высокого мнения.

Во всей этой истории Бенвенуто отстаивает право художника на независимость. Дживелегов пишет: «Бенвенуто – художник. Он художник, взысканный небом, одаренный сверхъестественным талантом, поднятый на щит великими мира сего и крупнейшими из собратьев по искусству. Таково его мнение о себе. В царстве искусства он если не первый – есть ведь и Микеланджело, – то один из первых. А искусство – это лучшая, самая светлая, самая прекрасная, самая возвышенная, самая чистая сфера деятельности человеческой. Кто первый в сфере искусства, тот должен быть отмечен свыше. Это прежде всего. Это объясняет все видения и сияния. А затем и другое. Человека, который блистает среди служителей искусства, нельзя равнять с другими людьми. Он особенный. Его положение в обществе исключительное. Он должен быть осыпан всеми привилегиями. Он должен быть огражден от всех неприятностей – больших и малых. Горе тому, кто его заденет или оскорбит. Он сам себя помазал и короновал абсолютным монархом искусства, и каждый проступок по отношению к нему становится оскорблением величества.

И разве факты, бывшие на глазах у всех, факты, о которых, захлебываясь, трещала вся богема, не подтверждали сотни раз такого самомнения? В первый свой приезд в Рим Челлини мог видеть Рафаэля, появлявшегося верхом на мосту Св. Ангела, красивого, как молодой бог, нарядного, как принц крови, окруженного учениками, поклонниками и толпой, под ярким солнцем, от которого мрамор моста и его статуй казался еще более белоснежным. Он знал, что Рафаэль купается в золоте и что нет такого каприза, которого не исполнил бы для него Ватикан».

Через три дня в мастерскую явились два папских камерария, люди весьма достойные, один из них стал впоследствии епископом. Они знали Бенвенуто и хорошо к нему относились.

– Его святейшество нам приказал сказать тебе следующее, – сказали они ласково и с улыбкой. – Раз ты не захотел поладить по-хорошему, то у тебя сейчас выбор. Или ты отдаешь нам чашу понтифика, или мы отведем тебя в тюрьму.

Надо ли объяснять, что Бенвенуто выбрал тюрьму. Тут же присутствовал этот ничтожество Тоббия, который с гонором потребовал модель чаши. Глядя «превесело» на своих гостей, Бенвенуто ответил:

– Синьоры, это моя чаша, а не его. Это моя работа, и я не хочу, «подвигнув ее немного вперед своими великими трудами, чтобы она досталась в руки какому-нибудь невежественному скоту, чтобы он с малым трудом все испортил».

Здесь Бенвенуто совершенно честен. Он всегда делал все сам, не доверяя ученикам делать даже мелкие детали. А «этот скот» Тоббия начнет клепать что-то свое. Он надел плащ, а уходя, повернулся к образу Христа на стене. Первый раз за все свое повествование Бенвенуто произнес слова молитвы. Он просил защиты и благодарил Господа, что «ни разу до сих пор ему не сулили темницы». Здесь он лукавит. В молодости, во Флоренции, его приговорили не только к темнице, но к смертной казни. Но все забывается. Память даже на исповеди избирательна.

Бенвенуто отвели к губернатору, там уже сидел фискальный прокурор. Камерарии вернулись во дворец и рассказали папе о решении Бенвенуто. Узнав, что тот выбрал тюрьму, папа хотел рассердиться, но передумал и рассмеялся. Но губернатор с прокурором были серьезны. Они приступили к допросу, потом к уговорам и, наконец, к угрозам, доказывая, что заказчик вправе потребовать свою работу, если он за нее уплатил. Но не полностью! Золота-то не хватило.

– Я верну их святейшеству 500 скудо, выплаченные мне, но работа принадлежит мне! – разглагольствовал Бенвенуто, приводя примеры из жизни. – Их святейшество – «это не то что какие-нибудь государики-тиранщики, которые делают своим народам все то зло, какое могут, не соблюдая ни закона, ни справедливости. Но папа наместник Христа, и ничего подобного он сделать не может. Ваши угрозы не пугают меня нисколько, потому что я честный человек».

Губернатор с прокурором отправились во дворец с докладом, а к Бенвенуто направилась вся городская знать с увещеваниями – опомнись, ты что, с ума сошел?

Губернатор с прокурором вернулись с такими словами:

– Папа говорит, чтобы ты принес сюда свою работу, при нас ее положат в коробку и запечатают. Я отнесу коробку папе, который обещает своим словом не ломать печати и тотчас же тебе ее вернет.

Бенвенуто не пишет, на каких условиях, но я так понимаю: ты мне – деньги, а тебе назад коробку с чашей. Бенвенуто согласился на такие условия, при этом сказал, смеясь: мол, теперь я имею возможность судить, что стоит слово папы. Коробка с чашей была отнесена во дворец. Папа спросил у губернатора, видел ли он работу Бенвенуто, тот ответил: мол, конечно, видел, раз сам ее паковал, и работа эта показалась губернатору изумительной. Папа повертел коробку в руках.

– Вы скажете Бенвенуто, что «папы имеют власть решать и вязать вещи куда важнее этой».

С этими словами он снял печать, открыл коробку, долго рассматривал недоделанную чашу, а потом показал ее Тоббию. Тот был в восторге от работы Бенвенуто.

– Сможешь сделать такую же? – спросил папа ювелира. Потом обратился к губернатору: – Узнай у Бенвенуто, захочет ли он нам ее отдать в этом недоделанном виде? Ему заплатят полную сумму, какую назовут сведущие люди. Если он согласен кончить ее, пусть назначит срок, его обеспечат всем необходимым. Но если он откажется от этих моих предложений, пусть забирает себе эту чашу, а 500 скудо вернет Помпео.

Губернатор вернулся с «ярыжным взглядом», бросил распечатанную коробку на стол:

– Папы имеют право решить и вязать весь мир, и тотчас же это утверждается на небесах как правильно сделанное.