Ирина вздохнула. Собираясь в первый день на работу, она так волновалась, что не захватила книжку, так что пришлось развлекать себя в дороге бесплодными умствованиями.

Если днем в метро всегда так свободно, то она успеет не одну любимую книгу перечитать, когда будет мотаться в обеденный перерыв кормить Володю.

Вагонное окно напротив отражало не самую истощенную даму, но все-таки и не бесформенную гору жира.

Ирина улыбнулась. За пару дней до выхода на работу в местный галантерейный магазин завезли очень приличные пуловеры индийского производства, она засекла это, когда очередь только-только начала формироваться, и ухватила.

А Кирилл, хоть и отрекся от своего неформального мира, все же достал ей через старых приятелей отличные джинсы, настоящий «Леви Страусс». Ирина побоялась спросить, сколько это стоило.

Восхитительно-синие штаны еле налезли, и железная пуговица врезалась в живот, когда Ирина слишком глубоко дышала, но это только радовало. И сейчас сидят хорошо, а как она похудеет – будут вообще прекрасно. А потом она похудеет еще больше, и постирает свои «левики» в горячей воде, и станет просто конфетка.

Пуристы могут возразить, что джинсы – это рабочие штаны американских фермеров и совершенно не подходят для судьи. Все так, но в том-то и прелесть ее нынешнего положения, что она снисходит и выручает и в любую секунду может нахмурить бровь и спросить: «Что-то не нравится?», и всех критиков как ветром сдует.

Главное, что когда она сегодня утром пришла на работу, то не увидела в мужских глазах ужаса, а в женских – злорадства.

…Механический голос объявил станцию. Ирина вздохнула – еще три остановки. Надо было хоть газету купить, чтобы не терять даром редкие минуты, когда она предоставлена самой себе.

Ладно, подумаем о деле, которое вскоре придется рассмотреть. Даже как-то горько понимать, что она станет знаменитой не потому, что оправдала, например, двух хороших людей, обвиненных в страшных преступлениях, а потому что судит убийцу известного кинорежиссера, в деле которого нет подводных камней и белых пятен.

Она не солнце юриспруденции, а луна, сияющая отраженным светом.

Ирина фыркнула, и женщина, сидящая рядом, удивленно покосилась на нее.

Итак, Василий Матвеевич Пахомов был убит в собственном доме. Режиссер жил с женой в небольшом особнячке на Крестовском острове. Вокруг не было других построек, и, наверное, Пахомов чувствовал себя английским лордом в собственном поместье. Может быть, им с женой бывало страшновато в таком уединении, но с другой стороны, не опаснее ли гулять по густонаселенному Купчино? В дом был проведен телефон, в километре располагалась лодочная станция и спортивная школа, чуть дальше – больница. В общем, Ирина бы тоже не отказалась жить так.

В тот роковой вечер жена Пахомова уехала к дочери с ночевкой, и режиссер остался один. Около девяти он позвонил супруге, отчитался, что поужинал и собирается ложиться.

Жена простилась с ним и тоже улеглась, не испытывая никаких дурных предчувствий.

А в полшестого утра в местное отделение милиции явился некий гражданин Фельдман и сообщил, что в драке случайно убил режиссера Пахомова.

Информация эта звучала не слишком правдоподобно, и дежурный сначала решил, что гражданин Фельдман тронулся умом и просто бредит так нестандартно, с творческой искрой.

В самом деле, где Пахомов и где Фельдман? Ничего общего. Семен Яковлевич – субтильный молодой человек, а Василий Матвеевич – солидный мужчина, уже скорее пожилой, чем средних лет. Фельдман – простой докторишка из сельской местности, а Пахомов – звезда мировой величины.

Только Фельдман никуда уходить не собирался, и слегка раздраженные его настойчивостью милиционеры сунули предполагаемого убийцу в обезьянник, а сами «метнулись в адрес».

Увы, там действительно обнаружился труп кинорежиссера.

Фельдман утверждал, что мирно ехал по своим делам на машине, как вдруг заглох. Хоть Крестовский остров находится в самом сердце города, место глухое, темное, вокруг ни души, ни телефонного автомата, только одинокий домик, в котором призывно горит свет. Когда ты темным вечером бродишь один по промозглым улицам, всегда кажется, что за освещенными окнами живут добрые и счастливые люди.

Фельдман не стал долго ориентироваться на местности, а сразу постучался в дом Пахомова, чтобы попросить помощи. Он надеялся, вдруг хозяин окажется более опытным автомобилистом или просто даст фонарик, чтобы посмотреть, что там творится под капотом.

Хозяин впустил его, вежливо предложил чаю, и завязалась беседа двух культурных людей, в результате которой представитель самой гуманной профессии завалил представителя творческой интеллигенции.

Осмотр места преступления и судебно-медицинская экспертиза в основном подтверждали слова Фельдмана. На теле Семена Яковлевича обнаружены синяки и ссадины, свидетельствующие о том, что была драка, а Пахомов умер, упав головой на тяжелую бронзовую статуэтку, когда Фельдман сильно его толкнул.

В принципе, имея хорошо подтвержденную явку с повинной, дело можно было хоть на следующий день передавать в суд, но опытному следователю вся история показалась бредом сивой кобылы.

Первое, что насторожило, – это отсутствие следов чаепития. Ничто не указывало, что Фельдман преломлял с хозяином хлеб. Ни чашек на столе, ни рюмок – ничего. В крови убийцы алкоголя не обнаружено, а у жертвы – жалкие следы, не тянущие даже на легкую степень опьянения. С чего бы два трезвых мужика так завелись, что дело дошло до рукопашной? Кстати, о причине драки Фельдман тоже темнил. Якобы заявил, что фильмы у Пахомова – говно, а тот обиделся. А ведь в той ситуации довольно трудно представить, что разговор примет такое направление. «Простите, у меня машина заглохла, не посмотрите, в чем дело? Ой, кстати, давно хотел сказать, что ваши фильмы – говно!» Так, что ли?

Ладно, чего только между людьми не бывает, но почему тогда заглохшая машина прекрасно завелась сразу после убийства режиссера? Во всяком случае, Фельдман как-то на ней приехал в отделение в пять утра, а до этого якобы кружил по городу, пытаясь осознать содеянное. И это тоже подозрительно. За несколько часов волнение должно бы поутихнуть, разум – вернуться на свой престол и подсказать, что никто его не видел на месте преступления, а поскольку он раньше не был знаком с Пахомовым, то и в поле зрения милиции никогда бы не попал. Шансы разоблачения практически равны нулю, так зачем каяться? Вот если бы он в ужасе от только что совершенного убийства прямо из дома режиссера позвонил по ноль два, тогда все объяснимо.

Следователь решил копнуть поглубже и не прогадал. Выяснилось, что деревенский хирург в институте подавал очень большие надежды, его даже оставили на кафедре в аспирантуре, где он радовал своих наставников остроумными научными идеями и трудовым рвением, пока в один прекрасный день не выкушал коньячку и не устроил пьяный дебош на творческом вечере поэтессы Полины Поплавской. Среди прочих оскорбительных замечаний в адрес ее самой и ее литературных произведений заявил, что строка «свет месяца стекает на асфальт», вероятно, описывает менструальный цикл и что это вообще прекрасная тема для вдохновения. Придут – не придут, какой накал страстей, какая интрига! В общем, довел бедную девушку до слез, она убежала, и мероприятие оказалось сорвано. Скорее всего, парень отделался бы выговором, а может, и так бы обошлось, но тут за Полину обиделся Пахомов, бывший старым другом семьи Поплавских. Он настоял, чтобы хулигана Фельдмана вышвырнули из аспирантуры, а заступаться за молодого доктора никто не решился, несмотря на то что Василий Матвеевич никакого отношения не имел ни к здравоохранению, ни к науке.