– О мой дорогой! Мой дорогой! Я думала, что никогда больше не увижу тебя.

Мальчик обнял ее за шею.

– Но отчего, мадам? Я был уверен, что увижусь с вами обоими когда-нибудь.

Эмбер рассмеялась и пробормотала быстро вполголоса:

– К чертовой матери эту няньку! И не называй меня мадам! Я твоя мать, и ты должен так меня и называть! – Они рассмеялись, и он прошептал: «Мама», а потом бросил быстрый, полуиспуганный, полудерзкий взгляд через плечо на няньку, внимательно наблюдавшую за ними.

С Брюсом мальчик был более сдержанным, он, очевидно, ощущал, что они оба джентльмены и проявление чувств было бы неуместным. Однако он совершенно явно обожал своего отца. Эмбер почувствовала укол ревности, когда наблюдала за ними, но тотчас мысленно упрекнула себя за это. Приблизительно через час они вышли из детской и направились по длинному коридору в свои собственные апартаменты в противоположном крыле здания.

Неожиданно Эмбер сказала:

– Неправильно, Брюс, что он вот так живет. Ведь он – незаконнорожденный. Что толку воспитывать его как лорда, один Бог знает, что с ним станется, когда он вырастет.

Эмбер искоса взглянула на него, но выражение лица Брюса не изменилось, и теперь, когда они подошли к ее комнате, он раскрыл двери и они вошли. Она быстро обернулась к нему лицом и поняла, что он хочет сказать ей что-то и что его ответ рассердит ее.

– Я давно хотел поговорить с тобой об этом, Эмбер… Я хочу сделать его своим наследником… – А потом, когда искра надежды сверкнула в ее глазах, он торопливо добавил: – В Америке никто не станет интересоваться – законный он или нет… будет считаться, что он ребенок от прежнего брака.

Эмбер глядела на него, не веря своим ушам. Ей казалось, что она получила пощечину.

– От прежнего брака? – повторила она тихо. – Значит, ты женат?

– Нет, я не женат. Но ведь когда-нибудь я женюсь …

– Значит, ты по-прежнему не собираешься жениться на мне.

Он помолчал, долго глядел на нее, рука поднялась в непроизвольном жесте, но остановилась в воздухе и опустилась.

– Нет, Эмбер, – произнес он наконец. – И ты сама это знаешь. Мы раньше говорили об этом.

– Но ведь сейчас все изменилось! Ты любишь меня… ты сам сказал! И я знаю, что ты любишь! Ты должен! О Брюс, ты не говорил, что…

– Нет, Эмбер, я сказал вполне серьезно. Я действительно люблю тебя, но…

– Тогда почему бы тебе не жениться на мне – если ты любишь меня?!

– Потому, моя дорогая, что любовь не имеет к этому никакого отношения.

– Никакого отношения! Да самое прямое! Ведь мы не дети, которые должны спрашивать разрешения! Мы взрослые и можем поступать как хотим…

– Вот я и собираюсь поступить так, как хочу. Несколько секунд Эмбер не сводила с него взгляда, еле сдерживая желание размахнуться и ударить его по лицу. Но что-то остановило ее – жесткое сверкание его глаз. Брюс стоял и молча глядел на нее, словно ждал чего-то, потом наконец повернулся и вышел из комнаты.

Две недели спустя приехала Нэн со Сьюзен, кормилицей, Теней и Большим Джоном Уотерменом. Они провели четыре месяца, переезжая из одной деревни в другую, спасаясь от чумы. Несмотря на это, у них украли только одну повозку с вещами. Почти вся одежда, все вещи Эмбер остались целы.

Эмбер была безмерно благодарна и пообещала Нэн и Большому Джону по сто фунтов по возвращении в Лондон.

Брюс восторгался их семимесячной дочкой. Глазки Сьюзен из голубых стали чисто зелеными, а волосы – золотисто – желтыми, светлее, чем у матери. Нельзя сказать, что она очень походила на Брюса или Эмбер, но в ней уже нетрудно было угадать будущую красавицу. Она, казалось, сознавала свое назначение, ибо научилась строить глазки мужчинам и кокетничать с ними. Поддразнивая Эмбер, Элмсбери заявил, что этим крошка абсолютно походит на свою мать.

В первый же день приезда Нэн Эмбер сразу сняла с себя черное платье Эмили, которое ей так не шло, и после долгих раздумий выбрала себе другое, из собственного гардероба: сшитое из медно-рыжего атласа, с низким декольте, жестким корсажем на косточках и длинным шлейфом. Она накрасила лицо, приклеила мушки, и впервые за долгое время Нэн сделала ей прическу с длинными локонами и высоко зачесанными кольцами волос. Из украшений Эмбер выбрала пару изумрудных серег и такой же изумрудный браслет.

– Боже! – воскликнула она, с удовлетворением разглядывая себя в зеркале. – Я почти забыла, как я выгляжу!

Она ожидала скорого возвращения Брюса – они с Элмсбери отправились на охоту, – и, хотя она мечтала, чтобы Брюс увидел ее во всей красе, ей не давало покоя неясное дурное предчувствие. Что он скажет, не осудит ли столь скорый отказ от траура? Вдова должна по традиции носить простую черную одежду и длинную вуаль до конца своей жизни – или пока не выйдет замуж вторично.

Наконец она услышала, как хлопнула входная дверь в соседней комнате и раздался звук его шагов. Он позвал Эмбер и почти сразу же появился в дверях, развязывая тугой галстук. Эмбер глядела на Брюса, не уверенная, какое впечатление произведет на него. Когда же он остановился и тихо присвистнул, она восторженно рассмеялась.

Потом раскрыла веер и медленно повернулась перед Брюсом.

– Ну как я выгляжу?

– Как ты выглядишь! Ах ты плутовка тщеславная, ты выглядишь как ангел небесный – и ты прекрасно это знаешь!

Она со смехом подбежала к нему:

– Да, знаю, знаю, Брюс! – Потом неожиданно ее лицо посерьезнело, она опустила глаза. – Ты не считаешь, что это грешно – так скоро снять траур? О, конечно, – торопливо добавила она, – я буду носить траур, когда вернемся в город. Но здесь, в деревне, где никто не знает, вдова я или нет… ведь правда, здесь это не имеет значения?

Он наклонился и слегка поцеловал ее, потом усмехнулся. Эмбер внимательно посмотрела на него, но так и не поняла – осуждает он ее или нет.

– Конечно, это не грех. Траур, память об усопшем – это должно быть в сердце… – Он прикоснулся к ее левой груди.

После необычно жаркого и засушливого лета погода резко изменилась в конце октября. Обрушились яростные штормовые ливни, а в конце месяца начались суровые морозы. Мужчины, несмотря ни на что, ездили верхом или ходили на охоту, однако порох намокал и охотники редко возвращались с добычей. Эмбер почти все время проводила с детьми. Иногда Брюс и Элмсбери играли в бильярд, а Эмбер следила за их игрой, или же они все трое играли в карты, или развлекались составлением анаграмм из своих имен. Чаще всего анаграммы оказывались не особенно лестными. Эмили редко присоединялась к ним – она была старомодной женой и предпочитала сама руководить хозяйством и наведением чистоты в доме, а не перепоручать эти заботы управляющему, как делали многие светские дамы. Эмбер не могла себе представить, как можно проводить столько времени в детской, в кладовой, на кухне. Служанки наверняка чувствовали себя лучше в отсутствие Эмили.