Дженнифер с досадой обнаружила, что не может разобрать практически ни слова: быстрая скороговорка французской речи заглушалась завываниями ветра и ночными шорохами. Но одно было ясно: донья Франциска чертовски обозлена. Ее побелевшее лицо неузнаваемо исказилось, было ясно, что ею владела жуткая ненависть. Дженнифер даже испугалась – ей сразу представилась картина зловещего полета мстительных фурий.

Испанка умолкла, как будто ее перебили. Откуда-то из-за камина донеслась неразборчивая реплика, произнесенная приглушенным басом.

Неожиданное затишье капризного ветра позволило различить голос испанки, а то, что она говорила, было настолько важно, что от волнения у Дженнифер застучало в висках.

– Ее кузина, – говорила донья Франциска, – все выспрашивает. Я обманула ее, но она слишком подозрительна, а теперь еще считает, что получила доказательства своей правоты. Она не отстанет. – Ее голос стал громче и резче. – И что хуже всего, она остановилась в монастыре, и если мне не удастся придумать объяснения, которые удовлетворят…

Мужской голос забубнил что-то, но донья Франциска мгновенно оборвала его почти змеиным шипением:

– Идиот! Неужели ты не понимаешь, что ты натворил, ты, глупая похотливая скотина! – Эпитеты усугублялись откровенно презрительным тоном. – Obscène béte![21] Животное! Ты соображаешь, что можешь потерять? Если она…

Порыв ветра стер окончание фразы, но теперь Дженнифер, высунувшись чуть больше, разглядела собеседника, который резко шагнул вперед и остановился, рыча что-то неразборчивое. Она увидела крепкого высокого мужчину лет сорока пяти, с типичным замкнутым смуглым лицом пиренейского крестьянина. Черные глаза хмуро смотрели из-под густых бровей; прямой крупный нос и жесткая линия рта, искривленного злобной усмешкой. Суровое хищное лицо, возможно, было даже красивым, но сейчас все черты были искажены злостью. На нем застыло угрюмое и жесткое выражение, а каждое движение мужчины выдавало клокотавшую в нем ярость.

В сравнении с ним донья Франциска выглядела еще более аристократично: породистое лицо с горящими фанатичными глазами не излучало страха перед яростными выпадами, скорее, в нем было выражение легкого отвращения. Презрительно скривив рот, она заговорила снова, роняя какие-то язвительные, жалящие слова. И хотя Дженнифер чуть не выдавила стекло, пытаясь расслышать этот монолог, ветер почти полностью заглушал голос.

– Есть только один выход, и ты это знаешь. Неизвестно, сколько времени эта англичанка намерена рыскать здесь. Она доберется и сюда, ça se voit[22], раз уж она решила отыскать свою кузину.

Услышав это, Дженнифер прислонилась к стене и закрыла глаза; темнота сгустилась вокруг нее, сердце еще бешено колотилось, но постепенно, подобно порывам ветра, начало затихать. А обличающий голос все звучал:

– С самого начала твоя затея была безумием, но теперь – полный провал. Comprenez, imbécile, le suicide![23]

Мужчина сказал что-то в ответ, но его голос был настолько тих, что ничего нельзя было разобрать. Донья Франциска едва сдерживалась, к ее язвительному презрению добавилась неприкрытая угроза. Дженнифер изо всех сил старалась понять стремительный французский:

– Vous feriez bien de vous rappeler…[24] He забывай, Пьер Бюсак, у меня тоже есть права в этом деле! Ты должен понять, что эти игры выходят за рамки твоих личных дел! Есть только один выход, и ты его знаешь. Ты должен – слышишь? – должен избавиться от нее!

Пьер Бюсак рванулся вперед, точно хотел ударить донью Франциску, но она не двинулась с места. Он остановился, опустив тяжелые кулаки на стол, и, явно возражая ей, снова прорычал что-то неразборчивое. Она ответила, равнодушно наблюдая за ним:

– Но ты же понимаешь, что я права. Впрочем, как и всегда. Если ты подумаешь головой, а не другой частью тела, то поймешь, что единственный безопасный путь – избавиться от этой женщины. Мадам Ламартин, – ее голос повысился, а Дженнифер замерла в напряженном ожидании, – мадам Ламартин умерла от пневмонии и лежит на монастырском кладбище. Там она и должна остаться… Один вопрос, одно сомнение, один раз лопатой копнуть – и в этой долине будет не протолкнуться от полицейских. И тут уж тебе крышка, дружок!

– И вам тоже! – запальчиво отпарировал он.

– О, не думаю. – Она рассмеялась. – Я тут ни при чем. Все, что я могу потерять, – мой личный доход.

Бюсак поднял голову:

– «Все»? – У него вырвался ехидный смешок. – Вот именно, моя милая леди, вы можете потерять все. Все, что составляет смысл и мечту вашей жизни… Власть, слава – вот что должны были принести вам эти деньги. Зачем же еще вы прозябаете в этой богом забытой долине, если не для того, чтобы охранять свой «личный доход»? Не думайте, что я не знаю о планах, которые вы вынашиваете в своем алтаре, сеньора Франциска, выжидая и даже моля о смерти старой настоятельницы… Выжидая и надеясь, что добьетесь желаемого, когда она уже не сможет помешать вам. Она-то вас хорошо знает. Разве не так? Мадам приоресса монастыря долины Гроз. Да уж, тогда поминай как звали скромный сиротский приют! Вместо него будут роскошные хоромы с великолепной церковью, в которую потечет толпа туристов со всего света! – Его голос звучал уже откровенно издевательски. – Нет, вы очень боитесь потерять наш испанский трубопровод, ведь он непрерывно качает золото в ваши карманы и дает вам власть! Вы жить без этого не можете!

Она слушала, не реагируя, тяжелые веки прикрывали ее глаза.

Он заговорил снова:

– Да-да. Отлично вас понимаю. Власть, донья Франциска… вот зачем вам нужны деньги… – Его упавший до злобного шипения голос был отчетливо слышен в наступившем безветренном затишье. – И вам плевать, что они испачканы в крови.

Испанка хотела было ответить, но передумала. Дрогнувшее было лицо опять застыло, напоминая неподвижную маску, за которой может скрываться все, что угодно. Она подняла на него глаза:

– Завтра вечером. Ты должен избавиться от нее к завтрашнему вечеру.

Ее горящие темные глаза, казалось, прожгли одеревеневшее лицо.

Бюсак реагировал бурно. Он что-то закричал и, подняв пудовые кулаки, потрясал ими в приступе ярости. Но у доньи Франциски, видимо, был настолько сильный характер, что одного ее горящего взгляда оказалось достаточно, чтобы положить конец бунту. Она сказала все тем же четким и злым голосом:

– Я приду завтра вечером, как обычно, после богослужения и проверю. Тебе придется сделать это, мой бедный друг!

– Как? – спросил он хрипло.

Донья Франциска пожала плечами: