не могу, только то, что Кондратьев, рисуя перспективы грядущего, говорил: «Да, пролетариату придется потесниться в пользу крестьянства»[177].

Громан писал, что Череванин не посвящал его в свою партийную работу, но два раза проявил желание втянуть его на свидание с Бронштейном и дачу сведений в «Социалистический вестник». В своих оценках положения и перспектив Череванин развивал меньшевистскую концепцию политической свободы, демократии, денационализации и т. д.

О Фалькнере Громан писал, что он типичный ученый, не желающий рисковать не только жизнью, но и ученой работой для политики, не был очень любознателен в области этой последней. «В отличие от меня, ожидавшего хозяйственной и политической катастрофы и интервенции, вследствии боязни капиталистического мира перед растущим могуществом Советского Союза, он очень тяготился жизнью в рамках диктатуры, говорил часто: «Хоть Гирше, да иньше», выражал опасение, что господство коммунистов может оказаться продолжительным и что он, Фалькнер, умрет раньше, чем произойдет падение советского строя. Но о каких-либо активных действиях своих Фалькнер никогда не говорил, и думаю я, что он воздерживался от них, боясь ответственности. Но в беседах своих, где бывал троцкист Сам. Влад. (родственник А.Л. Соколовского), иногда М.Я. Кауфман, А.Л. Соколовский, А.Б. Штерн, он достаточно много проявлял враждебности к пролетарской диктатуре. А.Л. Соколовский, который спорадически бывал у меня, у Фалькнера и раза два-три за все время приглашал к себе меня, Череванина, Фалькнера. Сам. Влад. держался такой позиции: «Большевики хотят социализма, имеют целью строить социалистическое хозяйство и потому видят то, что мы не видим, я часто остаюсь в своих предсказаниях дураком» – говорил он «хоть я и терпеть не могу большевиков» прибавлял он «но противодействовать им ничем не могу, мы ненужные люди» – закончил он пессимистически. Он ближе примыкал к позиции покойного А.Б. Штерна, который не щадя своих сил работал над устройством советской системы хозяйства и лишь скорбел на недостаток доверия к нему. Вместе с тем он не одобрял тех, кто писал декларации и подавал заявление о вступлении в компартию, как например А.И. Гинзбург, о котором говорили, что он подал такое заявление. Его буржуазно-интеллигентская природа брала верх: режим диктатуры для него был тяжел, но я должен сказать, что в спорах со мной и троцкистом Сам. Влад., например, уже перед 16-м съездом он говорил, что современное руководство выступает триумфатором, мировой кризис, успехи индустриализации, несмотря на некоторое качественное ухудшение продукции (он определял в 5 %) успехи коллективизации: – все это огромное достижение. Он с большим интересом продолжал работать над вопросами себестоимости продукции и ее факторах»[178].

Финн-Енотаевский демонстративно отгораживался от всякого деятельного участия в советском строительстве и ждал его конца. Он говорил, что весь его интерес сосредоточен на критическом пересмотре Марксова учения. Говорил, что бывает у Сокольникова и Бронского.

Громан считал, что госплановая группа сложилась на деловой почве. В нее входили лица разного образа мыслей, разной степени политического интереса и активности, и поэтому общей базой было научное исследование и научное планирование. «Когда политика советской власти шла в направлении, казавшемся и мне бывш. меньшевику – богдановцу и бывш. большевику-богдановцу Базарову единственно правильной отвечавшей нашей расплывчатой формуле: оптимального сочетания развития производительных сил, роста благосостояния трудящихся масс и развития социалистических форм (на последнем месте), формула, под которой скрывалась мысль об эволюционном перерождении диктатуры, наша группа лишь в отдельных случаях вступала в конфликты с властью. Но после 16-го съезда, когда определенно выявилась воля партии к социалистическому наступлению – наша группа приобрела уже определенный контрреволюционный характер, но с этого момента она стала хиреть и вырождаться, деловая почва стала уходить из-под ног, политические разномыслия проявляться сильнее.

Если в 1924—25 г. собрания группы, главным образом, состояли в обсуждении методологии и организации работ по коньюнктуре и контрольным цифрам и лишь мимоходом об общем хозяйственном строе и политических событиях, то в 28 г. уже центр тяжести перешел на эти последние вопросы. Началось с экстренных мер по хлебозаготовкам»[179].

На наш взгляд, в кругах собиравшейся интеллигенции безусловно обсуждалась социально-политическая и экономическая обстановка в стране, делались критические выводы в отношении руководства государством. Вряд ли это могло быть только сочинением следователей.

Третье направление следствия было связано с разработкой связей подследственных по делу «ТКП» с заграницей, попыткой установления контактов с иностранцами и эмигрантами.

А.Н. Минин, переведенный из Москвы в ПП ОГПУ ЦЧО, был допрошен 8 августа в Воронеже по этому вопросу. Он рассказал о встречах во время заграничной командировки летом 1929 г. По приезде в Берлин в первых числах августа он намеревался повидаться с эмигрантом – профессором В.Д. Бруцкусом, но его не оказалось в городе, поэтому встреча не состоялась.

В Праге, в конце августа, он встретился в дачной местности Мокронсы, где жило много эмигрантов, со своим бывшим товарищами по партии Изюмовым и В.А. Мякотиным. В тот день там состоялось небольшое клубное собрание в частной квартире, для заслушания доклада Мякотина, который приехал из Софии, где занимал кафедру русской истории. Его доклад не носил политического характера. Минину никто никаких вопросов не задавал, он на этом собрании буквально не открыл рта[180].

Ночевал Минин у Изюмова, тот познакомил его с основными «левыми течениями среди эмигрантов, из которых его заинтересовали два: «Крестьянская партия» и «Евразийство», рассказал, где можно купить литературу по этим вопросам, сам он охарактеризовал эти течения как мало серьезные и указал на подозрительное обилие денег у «Евразийства».

Позже в одном из магазинов Минин купил экземпляр программы «Крестьянской партии», проспект «Евразийцев» и последний номер журнала «Крестьянская Россия» под редакцией С. Маслова.

Наиболее обстоятельный разговор Минин имел с С.Н. Прокоповичем и Е.Д. Кусковой, на квартире которых два вечера подряд в узком кругу рассказывал о событиях в СССР. «Они горячо интересовались этими вопросами, и я, в меру имеющихся у меня данных и в меру моих настроений, обрисовал положение в деревенской политике. Я говорил о большом недовольстве всей зажиточной половины деревни тогдашней политики (хлебозаготовки, индивидуальные обложения и проч.) о сокращении объема с.-х. производства, о «самораскулачивании», которое начинало тогда развертываться (убой скота, сокращение посевов). Я говорил, что для подавляющего большинства специалистов, эта политика не приемлема, что он смущает и известную часть партийцев»[181].

Обсуждая этот вопрос, пришли к выводу, что внешней силы, которая использовала бы это настроение деревни, нет. Надеялись, что эта обстановка будет влиять на известную часть партии, пропитанную крестьянскими настроениями. Предполагалось, что правое крыло партии, по мере углубления упадка сельского хозяйства, усилится настолько, что одержит верх в общем руководстве ВКП(б) или произойдет распад партии. Только тогда можно