Каждый понимает и формулирует догматы веры по-своему именно для того, чтобы уверовать в них всей душой, чтобы, оставаясь в мире с самим собой, чтить Бога и повиноваться Ему.

Без сомнения, каждый имеет на это полное право, но плохо то, что этот каждый не желает предоставить и другим такой же свободы, что всех, думающих иначе, чем он, будь то даже люди вполне честные и добродетельные, он преследует как врагов Господа и любит лишь своих единомышленников, как избранников Божиих.

Не учения и взгляды определяют достоинство нашей веры, но сила любви, которую мы носим в сердце, и соответствующие ей дела. Если бы одно это служило мерой религиозности, люди везде жили бы в мире и согласии...

12

«Как это справедливо сказано, — подумал Ян де Витт, когда Спиноза закончил пространный ответ на последний заданный великим пенсионарием вопрос. — Именно так и я понимаю веру граждан свободного государства. Но что сам философ думает по поводу роли государства в жизни граждан?»

Словно услышав его не высказанный вслух вопрос, Бенедикт, сделав глубокий вдох, заговорил снова:

— Для государства, которое поставило себе главной задачей доброе согласие между подданными, особенно важно ограничивать проявление своей власти поступками и не простирать ее на мысли, ибо можно человеку приказать или, если потребуется, заставить его силой поступать так, а не иначе, но заставить его мыслить иначе, чем он хочет, — нельзя.

Государство только в том случае удовлетворяет своему назначению, если власть его вполне соответствует правам и законам, которые оно должно соблюдать и поддерживать. Делать же область веры предметом постановлений закона — значит, только поощрять известную форму веры за счет других, а так как это сразу дает большие преимущества известной группе духовных лиц, эта группа начинает оказывать влияние на государственную жизнь и даже грозит опасностью государственному порядку, так как может побуждать к возмущениям свою паству.

Когда политики и парламенты принялись решать вопросы религии, они достигли только того, что вызвали религиозный раскол. Законы и указы, имевшие целью примирить спорящих, не улучшили дела, но лишь обострили отношения, ибо расколы вытекают не из стремления к истине, источнику кротости и снисходительности, но единственно из властолюбия.

Власть государства и правителей складывается из ограничений естественных прав каждой отдельной личности. От природы человек имеет неограниченное право делать все, что он хочет и что ему под силу. Но, хотя такое положение вещей и вполне естественно, оно имеет много дурных сторон, ведет лишь к спорам и борьбе, которых можно избегнуть, если действовать сообща, дружно и подчинить свои действия известным правилам.

С этой целью каждая личность уступает часть своего естественного права государству или его представителям в размере, необходимом для поддержания порядка.

Первым делом государство должно принять меры к нарушителям мира и спокойствия и вообще злоумышленникам, так как, если бы все люди сплошь были вполне честны и миролюбивы, незачем было бы и вводить государственный строй, основанный на силе, то есть на страхе и наказании за сопротивление. Все же то, к чему нельзя побудить ни посулами наград, ни угрозами, лежит вне полномочий правительства и вне его компетенции.

Какими принудительными мерами можно заставить верить, что целое не больше своей части, что тело неограниченно и бесконечно, или заставить усомниться в истинах, осязательных и очевидных для нашего разума?

Высшее право мыслить свободно, хотя бы и о религии, есть прирожденное, неотъемлемое право каждого человека. Тем не менее, в пределах культа и всяких внешних постановлений, государство имеет право голоса и может давать законную силу различным формам религии, которые, однако же, должны быть подчинены государству.

Если в области религии человеку должно быть предоставлено право свободного суждения, тем большей свободой имеет он право пользоваться в области науки, и ничего не может быть нелепее и опаснее вмешательства закона и ограничений извне в области знания. Это порождает одно лишь лицемерие и притворство и ожесточает всех искренних людей, посвятивших свою жизнь неустанному исканию истины. Что такие люди считали справедливым, то и будут считать, как бы ни осуждали это законы; но те, которые добивались и добились осуждения законом известных взглядов, будут держаться за изданные ими постановления как за привилегии, отмена которых грозит опасностью мудрому и справедливому правительству.

Решать теоретические вопросы законами — плохой способ управлять государством, и мудрый правитель должен остерегаться этого, ибо законы, которыми каждому предписывается, во что верить, и воспрещается говорить и писать против того или другого взгляда, в сущности являются лишь уступками ярости и властолюбию тех, кому ненавистны люди свободного образа мыслей, кому хотелось бы всем распоряжаться по произволу, даже религиозным усердием верующих.

Законы же, которые могут быть нарушены только теми, кто по собственному почину служит добродетели и науке, ставят государство в весьма незавидное положение, обязывая его не терпеть у себя людей выдающегося ума.

Изгонять, как преступников, честных граждан только за то, что они думают не заодно с толпой и не хотят лицемерить, — что может быть хуже для государства?

Преследовать, как врагов отчизны, тех, кто мыслит свободно, посылать их на смерть, превращать плаху — место казни и ужаса для злодеев — в трибуну, с которой народу преподаются высокие примеры терпимости и добродетели, к публичному посрамлению государства — что может быть для него гибельней?

Тот, кто сознает себя честным человеком, не боится смерти, как злодей, и не молит о пощаде, ибо сердце его не терзают стыд и раскаяние. Умереть со славой за хорошее дело и за свободу — он вовсе не считает такую смерть наказанием, а скорее честью для себя.

13

Великий пенсионарий не отрывал восхищенного взора от сияющего светом всепроникающего разума лица Спинозы. В нем чувствовалось такое мощное биение умственного пульса, такая грандиозная духовная сила, открыто и неутомимо боровшаяся ради приобретения идеальных благ, полное обладание которыми и составляло предмет стремления и усилий для мыслящего человека, что обаяние его было неотразимо.

— Господин де Спиноза, — сказал он наконец. — Вы настолько покорили меня блеском своего разума и мощью своей убежденности в собственной правоте, что я предприму все усилия к тому, чтобы ваши прежние и будущие труды были опубликованы и получили широчайшее распространение не только в Голландии, но и по всей Европе. Продолжайте ваш самоотверженный труд и ни о чем не беспокойтесь. Пока у власти в Голландии будет стоять Ян де Витт, никто больше не посмеет преследовать вас и запрещать ваши произведения.

— Дай Бог, чтобы во всей Европе у власти оказались просвещенные правители, подобные вам! — взволнованно воскликнул Спиноза. - Тогда людям легче было бы сбросить с себя гнет суеверия и мракобесия.

— Будем надеяться на это и работать для этого, дорогой мой друг, — ответил великий пенсионарий и крепко обнял философа.