14

Когда они расстались, за окнами серел рассвет. Беседа двух великих сынов Голландии незаметно растянулась на всю ночь.

Проводив высокопоставленного гостя, Спиноза возвратился в свою комнату и налил себе бокал бургундского. Так он приветствовал наступившее утро, открывшее перед изгнанником и отшельником новые горизонты.

15

Несколько последующих лет жизни Спиноза неустанно трудился над завершением большой работы, которая стала предметом долгой ночной беседы между ним и великим пенсионарием.

Когда, наконец, работа эта была окончена, философ переселился из Ворбурга в Гаагу.

Сельское уединение как нельзя лучше подходило для кропотливой повседневной работы, требовавшей полной сосредоточенности. Теперь же пришла пора предъявить миру готовые свои труды, а для этого столица была более подходящим местом. Возможно также, что к переезду в большой город побудило Спинозу все слабеющее здоровье и необходимость иметь под рукой медицинскую помощь.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ХУЛА И СЛАВА

1

В 1670 году, уступая единодушным просьбам своих друзей, Спиноза переселяется в Гаагу.

Хотя он дал себе слово не обращать внимания ни на что и жить только ради науки, сдержать его удавалось не всегда.

Разные неприятности, бедность, переезды с одного места на другое, мелочные домашние заботы, а также беспокойство за судьбу своих творений и слабая надежда когда-нибудь увидеть их опубликованными — все это частенько отвлекало его от занятий и тормозило дальнейший ход его трудов.

Лишь теперь, благодаря содействию преданных друзей и прежде всего благодаря покровительству Яна де Витта, первое самостоятельное его произведение получило надежду увидеть свет.

2

Сначала Спиноза поселился в квартире в центре города, но она была для него слишком дорога, и вскоре ему пришлось подыскать себе более дешевое жилье.

А спустя несколько десятилетий в его первой квартире поселился человек, которому суждено было стать первым биографом Спинозы. Это был священник Ян Колер, или, как было принято тогда у образованных людей присоединять к фамилии латинское окончание, Колерус.

Интересно отметить, что первый биограф Спинозы в то же время был и противником его философских взглядов, что не помешало ему оставить ряд ценных свидетельств о жизни и быте своего предшественника, которыми пользовались и продолжают пользоваться биографы последующих времен.

Вот как описывал он это недолгое пристанище философа: «Мой рабочий кабинет — крайняя комната на заднем конце дома — та самая, где спал и работал Спиноза. Нередко, говорят, он приказывал подавать ему туда и обед и по два, три дня проводил там, не выходя и никого решительно не принимая».

«Трудно себе представить, — писал тот же Колерус, — до какой степени умеренно и скромно жил Спиноза. И не потому, что к этому вынуждала его бедность: многие известные и состоятельные люди предлагали ему и кошелек свой, и всякого рода помощь, но он приучил себя к воздержанности и потому довольствовался малым. Так, известно, что он мог в течение целого дня довольствоваться из пищи только молочным супом на масле и кружкой пива либо овсянкой с изюмом, изредка, раз-другой в месяц, он позволял себе бутылку вина.

Он аккуратно следил за своими расходами и вел счета, чтобы не допустить перерасхода предназначенных на прожитье средств. Когда его однажды спросили, отчего он живет так скромно, Спиноза заметил, что никогда не собирался делать сбережений больше, нежели нужно для приличных похорон.

3

Новую, более дешевую квартиру Спиноза снимал у живописца Гендрика ван ден Спика. Там ему было суждено и испустить последний вздох.

Этот одноэтажный дом находился в старой части Гааги. Он имел мезонин — небольшую комнатку с одним окном. Впоследствии перед этим домом был воздвигнут памятник великому мыслителю, существующий и сейчас.

О хозяине Спинозы ван ден Спике история живописи ничего не сообщает, хотя Колерус утверждает, что он был довольно искусным мастером своего дела. Он оставил портрет своего жильца, который не считается самым удачным: узкие брови неестественно тверды и густы, глаза точно насильно раскрыты, подбородок синеватый, губы крепко сжаты, выражение рта тем не менее приятное.

К слову сказать, и сам Спиноза, постоянно живя у художников, любил часы досуга посвящать рисованию. Ему удавались портреты чернилами или углем. По отзывам современников, у Спинозы был целый альбом с изображениями его друзей и лиц, посещавших его с визитами.

Между этими эскизами был один, изображавший рыбака в рубашке, с неводом на правом плече и в позе знаменитого предводителя неаполитанских мятежников Мазаньелло, точь-в-точь таким, каким его описывает история и изображают живописцы. Самое интересное в этом портрете то, что чертам бунтовщика-итальянца Спиноза придал собственные черты.

Спиноза был не прочь выкурить трубочку табаку. Иногда с этим удовольствием он соединял и другое: чтобы отдохнуть немного дольше, чем обычно, он, держа во рту трубку, ловил мух и бросал их в паутину или отыскивал пауков и наблюдал за их схватками, причем с таким вниманием и увлеченностью, что иногда выражал свое одобрение громким и звучным хохотом.

Другим его любимым занятием было наблюдение в микроскоп над устройством мелких насекомых. Эти наблюдения помогали ему в философских исследованиях.

4

Скромность достатка философа проявлялась и в костюме, который он носил. «Одежда на нем, — отмечает Колерус, — была не лучше одежды самого простого мещанина. Но он строго соблюдал чистоту и аккуратность в своем наряде. «Не беспорядок и небрежность в наряде делают нас учеными, — говорил он. — Эта небрежность, чаще притворная, есть скорее признак низкой души, в которой не обитает мудрость и в которой науки находят лишь неряшество да испорченность».

Со своим хозяином и его женой Спиноза жил в добром согласии и, несмотря на свои скромные доходы, всегда аккуратно рассчитывался за квартиру каждые три месяца. Он любил говорить, что в его бюджете приход всегда совпадает с расходом, в шутку сравнивая себя со змеей, которая образует круг, держа во рту свой хвост.

Он отлично владел собой и в минуты гнева, и тогда, когда с ним случалась какая-нибудь неприятность. На его лице никогда нельзя было прочесть волнения; его никогда не видели ни слишком печальным, ни слишком веселым. Его хорошие манеры, тихая и приятная речь, любезность в обращении и вместе с тем простота привлекали к нему всех, кто имел с ним дело. Когда кого-нибудь из домашних постигала болезнь или горе, он утешал несчастного и убеждал терпеливо переносить все страдания как нечто неизбежное и посылаемое свыше.

Детей он увещевал усердно посещать церковь и беспрекословно повиноваться родителям.