– Я где-то слышал, как одна американская актриса плеснула другой в лицо кислотой, чтобы та не могла больше сниматься. От кислоты на лице образуются ужасные шрамы. Сначала она расстроилась, а потом сделала пластическую операцию и стала еще красивее.

– И чего?

– По-моему, она потом вышла замуж за режиссера, а ту, которая плеснула в нее кислотой, посадили в тюрьму.

– Ты думаешь, Янка способна на такое?

– Вряд ли. Где она возьмёт кислоту? Но все равно, Янка Машке вчерашних съемок не простит. Видел, как она на нее смотрела!

– При чем здесь Маша? Ей сказали, она и снималась. А Янка в следующий раз будет умнее, если хочет сниматься в кино.

– Сам подумай, – Лешка постучал себя по голове, – Машка отнимает у Янки роль. Какая разница, кто чего сказал! Янке все по фигу.

– Ладно, Лех, давай не будем накручивать. Те твои актрисы были взрослые тетки, а девчонки обычно максимум на что способны – это обозвать друг друга дурами. И давай закончим про это, а то Машке там наверняка от наших разговоров икается.

Впрочем, наверное, Лешка в чем-то прав. В прошлом году к нам в класс пришла новенькая, Настя Чуйкова. Училась она неважно, вроде меня, но зато шевелюра у нее была не хуже лошадиной гривы: длинные блестящие каштановые волосы Настя никогда не собирала в хвост, и я, сидя за ней, наискосок любовался этим водопадом.

Настя почему-то не заладила с Сашкой Орловой и Галькой Гавриловой, которые, как близняшки, ходили все время вместе и даже одевались как-то похоже. Так вот, однажды перед новогодней дискотекой Сашка с Галькой прицепили Насте к волосам жвачку. Она не заметила сразу, и жвачка спутала волосы так, что пришлось выстригать целую прядь. Потом Настя подстриглась, и девчонки от нее отстали. А мне, между прочим, новая стриженая Настя даже больше нравилась. Я тогда рассказал про девчонок папе, а он сказал, что женщины часто склонны к ревности и поэтому могут совершать необдуманные поступки. В общем, от Янки всего можно было ожидать.

Мы пересекли двор и вошли в дом. Съемка шла на втором этаже, и поэтому внизу было шумно и накурено. На диване перед камином развалился Игорек с двумя девицами в рабочих комбинезонах с многочисленными карманами. Игорёк что-то рассказывал, бурно жестикулируя, а девицы громко смеялись. Мы хотели подняться на второй этаж, чтобы поглазеть на съемки, но лестницу нам перегородила Татьяна.

– Ребят, туда сейчас нельзя, очень тихая съемка – монолог героини у окна. Кстати, а где Маша? Она нам скоро понадобится. И Лёсика, – Татьяна вечно путала имя Лёлика, – надо привести в порядок – вон он какой у вас чумазый.

Вид у Лёлика действительно был комичный. Его маленькая бородка была вымазана в грязи, а коричневый пятак сверху был покрыт темной корочкой засохшей земли.

– Мы думали, Маша здесь. Когда мы пошли сниматься, она вроде направлялась в дом.

– Да? – задумчиво пожала плечами Татьяна. – Ладно, ждите здесь, я сейчас Лёсику гримершу пришлю.

Татьяна убежала, а мы с Лех ой призадумались. Куда могла подеваться Маша? С момента нашего приезда на съемочную площадку прошло часа три – не меньше. Я достал мобильник и нажал вызов номер семь, на нем у меня находилась Маша. Я долго ждал ответа, но Маша не брала телефон. Вообще-то я человек не нервный, но сейчас мое сердце вдруг застучало значительно сильнее, чем обычно. Странное предчувствие подкралось к самому горлу.

– Может, она обиделась и поехала домой? – предположил Лешка.

– Не похоже, не Машкин это стиль– обижаться на пустом месте. – Мне стало не по себе. – Пошли, посмотрим во дворе, может, она там цветочки нюхает. Ты же ее знаешь, Машка обожает всякую ботанику.

Но ни во дворе, ни за домом Маши не было.

На чердаке стоял полумрак. Маленькое окошко под самым потолком слабо освещало тесную комнату, заваленную всякой рухлядью. Машины глаза стали немного привыкать к темноте, хотя в этом заточении она уже провела довольно много времени – часа два, не меньше. Этого было вполне достаточно, чтобы замерзнуть и прийти в полное отчаянье.

«Ну какая же я дура, – ругала себя Маша. – Ну зачем я полезла в этот старый дом. Теперь буду сидеть здесь неизвестно сколько. Меня небось уже ищут… Иван Ильич говорил, что хочет попробовать меня в каком-то длинном сложном эпизоде… А я тут…»

Все произошло как-то само собой: когда ребята ушли на съемки на плацу, Татьяна отвела Машу к гримерше. Перед зеркалом на соседнем кресле сидела Яна, уже готовая к съемке. На ней было шелковое платье персикового цвета и лаковые туфельки более темного оттенка. Маша такие наряды не носила, она вообще терпеть не могла всякие девчачьи причиндалы. В простых джинсах и толстовках она чувствовала себя человеком. По праздникам, когда мама уговаривала Машу «порадовать бабушку», то есть надеть соответствующую ее полу одежду, Маша, стиснув зубы, из уважения к бабушке все застолье проводила в юбке и кофточке с оборками. И гости, старые друзья родителей и родственники, и мамины подруги, все, как один, ее нахваливали: «Да как же тебе идет эта кофточка! Всегда так одевайся!» Маша вежливо говорила «спасибо», хотя подозревала, что между мамой и подругами был заговор и их комплементы обильно удобрены мамой, мечтающей в свое время иметь девочку для того, чтобы наряжать ее в платьица и вязать на голове банты. Разряженная во все эти красоты, Маша чувствовала себя фарфоровой куклой, и ей даже казалось, что она на время теряет свой острый интеллект и становится глупой, как пробка. В общем, папины мужественные гены оказались сильнее, и, наверное, если бы в летчики-испытатели принимали девушек, Маша была бы в их числе.

И тем не менее Маша на секунду залюбовалась Яной в нежном шелковом платье, с длинными ресницами и колечками белокурых волос, спадающих на плечи.

– Привет!

В ответ на Машино приветствие Яна резко поднялась и, не глядя на Машу, обратилась к гримерше:

– Тетя Надя, посмотрите, у меня все нормально? А то меня уже ждут.

Толстая гримерша критически оглядела Яну с ног до головы, взяла баллончик с лаком и обильно побрызгала на белокурые колечки.

– Все, давай, особенно там башкой не тряси, – у гримерши был низкий прокуренный голос, и Маша заметила, что уже второй раз от нее пахло спиртным.

– Давай, залазь в кресло, твоя очередь, – кивнула она Маше и взяла расческу.

Через полчаса Маша вышла из гримерки в точно таком же персиковом платье, как у Яны. Ее прямые, как солома, волосы были завиты крутыми кольцами, затвердевшими от лака, и Маша про себя подумала: «Не хватало еще стать такой же стервозиной!» На съемочной площадке уже горели софиты. Маша встала в сторонке и стала наблюдать, как Яна прихорашивается у окна. Перед ней стоял Иван Ильич и тоже задумчиво смотрел на Машу.

– Не уходи далеко, может быть, тебе снова придется ее подменить, – не поворачиваясь, очень тихо проговорил Иван Ильичи громко обратился к стоящей у окна Яне: – Яночка, давай еще разок со слов «Я тоже хочу быть с ними…»