– О, он заметил – как мило с его стороны! – без тени сарказма ответил польщенный я.

Как-то раз наш драмкружок отправился в поход. В первый же вечер я оказался в одной освещенной фонариками палатке со всеми товарищами, к которым питал наиболее теплые чувства. Мы стали играть в «правду или действие». Сам я никогда прежде не играл в эту игру, но был о ней наслышан и буквально сгорал от нетерпения – мне эта игра должна была подойти идеально и создать ситуацию, в которой все обязаны были честно отвечать на абсолютно любые вопросы. Драмкружковцев непросто было удивить, так что действия на кону были настолько унизительные, что выбирать их вместо правды было себе дороже. Это было для меня весьма удобно – я-то вовсе не рассчитывал на действия. О, напротив – я даже в какой-то момент влез с предложением и вовсе опустить часть с действиями и играть просто в правду.

– Может, поймете, наконец, что говорить правду весело, и станете так делать в обычной жизни, – добавил я. Ответом мне была тишина.

Вскоре пришел мой черед задавать вопрос, причем не кому-нибудь, а самому отъявленному ловеласу в кружке. Я стал прикидывать, что бы мне хотелось о нем узнать. Сначала я хотел спросить, способен ли он, по его мнению, быть самим собой на свиданиях с девушками, но передумал – я и так знал ответ. А вот чего я не знал, так это того, сколько предмет обожания всей женской половины школы на деле занимался сексом. Мне важно было не столь число, сколь его собственные чувства на этот счет – мне хотелось, чтобы он поделился с нами чем-то личным. Итак, я спросил его, со сколькими девушками у него был секс, с какой из них ему больше всего понравилось и почему.

Палатка буквально взорвалась возражениями на тему того, что о таком спрашивать нельзя.

– Так ведь правда или действие, – фыркнул я. – Вся ведь соль как раз в том, что отвечать нужно на любой вопрос!

Собравшиеся упорно продолжали требовать изменения вопроса.

– Да что не так-то с моим вопросом? – поражался я. – И вообще, с каких таких пор в «правде или действии» есть запретные темы?[46]

Тут сам сердцеед отмахнулся от протестующих и сказал, что все нормально. Показушно задумавшись, он насчитал двадцать девушек. Трудно было сказать, говорит он правду или все же привирает в ту или в другую сторону. Больше всего ему, по его словам, нравился секс с его нынешней девушкой – ожидаемые, в общем-то, слова.

– Потому что… – призадумался он, отвечая на последнюю часть вопроса. – Она умная. И веселая.

Я прыснул и безмерно удивился тому, что никто не поддержал мой смех над такой явной жалкой и бессмысленной попыткой уйти от ответа.

– Да ладно! – воскликнул я. – Это не ответ! Ты серьезно не можешь сказать, почему тебе нравится секс с твоей девушкой? Ты даже в «правде или действии» шифруешься!

На меня снова принялись орать, голося наперебой, что-де он и так снизошел до ответа на такой плохой вопрос и что пора забыть и забить. Однако напряжение в палатке так никуда и не делось даже после того, как ход ушел от меня дальше по кругу – все понимали, что я в любой момент могу задать любому из них какой-нибудь каверзный вопрос интимного характера или поймать кого-нибудь на лжи. В какой-то момент кто-то задал вопрос уже мне. Честно сказать, не помню его содержания, помню лишь то, что он был неинтересным.

– Ты же все, что угодно, спросить у меня можешь! – дивился я. – Ты правда больше всего хочешь узнать о такой ерунде?!

Потом снова пришел мой черед задавать вопрос какой-то девушке, которую я впервые встретил в этом походе и с которой успел перекинуться буквально лишь парой слов. Безо всяких подтекстов и задних мыслей я задал ей вопрос, который в принципе желал задать всем присутствующим:

– Есть ли у тебя какие-нибудь сексуальные фантазии, и если да, то какие?

Палатка снова взорвалась криками, причем на сей раз особенно истово.

– Да что с тобой не так-то?! – выкрикнула одна из подружек девушки. – Извращенец!

– Спроси о чем-нибудь другом! – сказала другая подружка.

– Ладно, – горько согласился я. – А как прикажете мне понимать, какие вопросы можно задавать, а какие – нет?

– А самому не ясно? – ответила она. – Ты же не потребуешь ни от кого в качестве действия пырнуть себя ножом в глаз, так ведь?

– Ага, то есть в нашем обществе сексуальность табуирована настолько, что рассказ о своих сексуальных фантазиях вы приравниваете к высаживанию себе глаза?!

В палатке повисла мертвая тишина.

– Что ж у вас за фантазии-то такие? О чем-то прямо очень мерзком и аморальном или как?

Попререкавшись еще пару минут, я все же сдал назад:

– Ладно, ладно, все, уговорили – больше никаких вопросов о сексе. Давай так: назови три своих самых мощных комплекса.

Этот вопрос собравшихся тоже не устроил.

– Ты ужасный! – крикнул кто-то.

– Нет у меня никаких комплексов! – рявкнула девушка, которой был адресован вопрос.

Я рассмеялся:

– Да ладно тебе. У всех они есть! Ты серьезно хочешь, чтобы все поверили, будто у тебя нет вообще никаких комплексов?

– Выпендрежник! – крикнул кто-то из собравшихся.

– Задолбал со своими вопросами, – добавил кто-то.

С одной стороны, меня это все порядком забавляло, но с другой мне расхотелось играть дальше, поэтому я встал и собрался на выход. Пришлось перелезать через товарищей, так что шуму получилось много, и мне вслед понеслись обвинения в том, что я-де отношусь к игре слишком серьезно и что по-детски сбегаю. Добравшись наконец до входа в палатку и расстегнув его, я добил игроков последним козырем:

– Вам, ребят, впору бы переименовать игру в «сокрытие своих чувств или действие».

Поехав следующим летом в семейный лагерь, я стал свидетелем «работы» Аманды. Я с ней до этого лишь раз пересекся лично в очереди на обед, но уже знал, насколько она раздражала всех обитателей лагеря своими истериками на «замерах температуры» по поводу каких-то пустяков, на которые никто кроме нее просто не обращал внимания. Если уж она не способна была держать себя в руках в лагере, страшно было даже представить, как она вела себя в обычной жизни.

Вызвавшись на «работу», она проковыляла к ковру так, словно на ней была не одежда, а тяжелый ржавый доспех. Встав перед доской, она напряженно оглядела собравшихся.

– Мне страшно, – сказала она. Сидевшие в креслах обитатели лагеря потупили взгляды, чтобы избежать зрительного контакта.

– Все эти люди поддерживают тебя, они не станут тебя осуждать, – попытался успокоить ее Макс. Напрасно, в общем-то – Аманда никому из присутствовавших не нравилась и ее явно очень даже собирались осуждать. – Ну что, – продолжил Макс, – как сегодня себя чувствуешь?