— Вдруг за этим смерть? — дрогнуло сердце.

— Пусть, — ответила я устало. — Я не вижу сейчас своих рук и бедер, но я есть. Я не вижу своего лица без отражения, но я есть. Я не чувствую заледеневших от холода и тревоги пальцев, но я есть. Тела меняются, как маскарадные костюмы, а я есть. Жизни проходят, и я есть. Значит, я — что-то большее, чем то, что хоронят? Возможно, меня похоронят завтра, и я унесу в другую жизнь жажду мести? И опять… И опять? Не хочу. Это всё так мерзко, что должно прекратиться.

Темнота душила:

— А как же боль?

Я закусила палец, и боль обожгла на миг, но затем растеклась, постепенно стихая.

— Я боюсь боли, — шепнула я в никуда, — но мое тело уже страдает… И будет страдать потом. Послушай, что лучше: тысячу раз или один, но последний? Нестерпимо, но уже навсегда? — Я куснула себя за палец сильнее, пока не почувствовала соленый вкус крови, и прошептала: — Я принимаю всё, что будет. Я принимаю боль. Я принимаю унижение. Я принимаю смерть. Пусть…

— Ты сошла с ума, — ответила темнота.

— Да. Я умалишенная, — сказала я и закрыла глаза, перестав играть с ней. У меня своя есть, за закрытыми веками. Я же не боюсь засыпать, даже если сон приснится кошмарный. Пусть впереди мой самый кошмарный сон, я принимаю всё, что есть. Я сплю. Я плыву…

Вместе с выдохом ранящие когти страха выпустили меня, и ледяной ком в животе растаял. Надкушенный палец горел болью, но по телу потекло спокойствие. Словно уже нечего было бояться. Даже если самое страшное еще впереди.

Я растянулась на кровати, сложив на груди руки в «намасте».

Открылась дверь.

* * *

Он вошел в комнату и застыл на пороге.

«Странное освещение», — подумала я, рассматривая его светящиеся желтым контуры. Села. Сердце по привычке дрогнуло, дыхание сбилось. «Спокойнее», — сказала я себе.

Пауза затянулась.

— Я готов выплатить компенсацию. За ущерб, — наконец, сказал Валерий напряженным голосом. — Назови сумму.

Я тяжело вздохнула.

— Любую, — добавил он.

Неожиданно. В голове было пусто, надо было подобрать слова, но они будто растворились во мраке.

— Ты мне ничего не должен, — ответила я тихо.

— Опять пионерствуешь?!

— Нет. Я не имею к тебе претензий. Всё останется между нами.

— Но утром…

— Считай, что всё случилось по обоюдному согласию.

Валерий молчал, обескураженный.

— Тебе понравилось, что ли? — его контуры приблизились ко мне.

Почему он не включает свет? Во что играет? Не все ли равно? Я не играю ни во что, надоело. Я просто есть.

— Нет. Это было ужасно, — ответила я. — Не в этом дело.

— А в чем? Хотя… я понял.

«Вряд ли», — подумала я, глядя на его контур напротив меня, совсем рядом.

— Включи, пожалуйста, свет. Устала от темноты, — попросила я.

— В смысле?

Золотистый контур его головы взметнулся в сторону окна.

— Я имею в виду, если можно, включи электричество или открой ролл-ставни. Какой сейчас час?

Валерий подался вперед. Его пальцы вцепились во что-то, наверное, в задник кровати.

— Посмотри на часы на стене. Они перед тобой.

— Я посмотрю, когда включишь свет. Слишком темно.

На меня полилось его сосредоточенное, тревожное внимание.

— Здесь светло, — выдавил он. — И за окном тоже. Сейчас только двенадцать.

Я вздохнула.

— Если тебе угодно шутить, пожалуйста. Делай, что хочешь.

Его контуры приблизились ко мне, стали ярче и исчезли.

— Я не шучу…

Темнота перед глазами окрасилась световыми пятнами, я ощутила его запах, услышала, как он дышит. Волнение запульсировало в висках, я обернулась в одну сторону, потом в другую в поисках его контура.

«Что он задумал?»

Мышцы сжались от страха, волна дрожи пробежала по спине.

«Я принимаю всё, — твердила себе, чтобы не забыть, — я принимаю».

— Где ты? — спросила я, стараясь скрыть тревогу в голосе.

— Прямо перед тобой, — совсем близко послышался сдавленный голос.

Что-то яркое промелькнуло, и я почувствовала прикосновение его пальца к кончику моего носа. От неожиданности я отдернулась. Его руки схватили мои плечи и резко потянули вперед, в яркое желтое пятно, средоточие тепла и его запаха. Он отпустил меня через секунду, прислонив спиной к подушке у изголовья кровати. Теперь уже аккуратно, словно хрустальную статуэтку. Послышался шорох, шум движения и тяжелый вздох. Повернув на звуки голову, я увидела снова его контуры.

— Ты не видишь, — хрипло сказал Валерий. Не зная, куда деть руки, он развернулся, прошагал к окну и обратно. Затем опустился на кровать рядом и проговорил почти умоляюще — так, словно кто-то держал его за горло, пропуская вздохи через один: — Я же не… Разве так бывает… Ты хоть что-нибудь видишь?! Хоть что-нибудь?…

И я поняла: он не играл. Он был испуган до того, что готов был бежать от меня, сломя голову. Пусть я не видела его лица, я знала, что Валерий смотрел на меня, не отрываясь. Как на воплощение своих кошмаров.

— Контуры… только твои контуры… — прошептала я.

Я ослепла! — молнией рвануло в голове осознание, пугая до чертиков. Закрыв лицо руками, я заплакала. Валерий неловко тронул меня за предплечье, не зная, что делать, и отпустил тут же, словно устыдившись прикосновения.

— Я принимаю всё, Вселенная, принимаю… — не обращая на него внимание, бормотала я, как молитву — чтобы не забыть, чтобы не забиться в истерике от ужаса.

Готовясь к смерти и унижениям, я забыла о том, как люблю свет, и его у меня забрали… Красным всполохом взвилось в темноте возмущение, но тут же погасло — и это испытание надо пройти, нельзя роптать, — понимала я, — я пообещала принимать всё, и это тоже придется… Надо! Я должна! Возможно, так и выходят из игры? И, значит, я согласна на темноту. Я принимаю и ее.

Я вытерла глаза тыльной стороной ладоней и, повернув голову к Валерию, попыталась улыбнуться:

— Ну вот, какой теперь из меня свидетель?

Его дыхание стало прерывистым. Он поднялся. В напряженной пустоте пауза длилась чересчур долго.

— Я найду врача, — бросил он, наконец, и выбежал, спасаясь от меня и от того, что наделал, будто от этого можно было убежать. Даже дверь за собой не закрыл, бедняга…

* * *

И наступил конец света, в буквальном смысле. Темнота… Пугающая, объемная, растворившая в себе целый мир, осязаемая, как ужас. Но стоило с ней согласиться, и она перестала быть страшной. Почти сразу. Хотя сложно было отделаться от ощущения, что она — продолжение чьих-то «воспитательных мер». Оставаясь в смутном неверии, я осторожно встала с кровати и пошла туда, где исчез светящийся контур Валерия.