И как я благодарен Господу, что моих собственных родителей нет рядом, чтобы увидеть, как я все испортил! И еще мне приходит в голову, что мама Исузу, похоже, была далека от совершенства. Она должна была совершать ошибки и, соответственно, должна была знать, что делать в таких случаях. Я вспоминаю нору, Алтарь Шоколада и прикидываю, сколько это стоит в сникерсном эквиваленте.

Значит, пусть назовет цену. После извинения, конечно.

— Исузу, — говорю я, позволяя себе восстановить нормальную громкость голоса и нормальный тембр.

Она все равно вздрагивает. Проливает еще несколько капель в механизм своих губных мышц.

— Я извиняюсь, — говорю я. — Я…

Спятил? Охренел?

— …Я был не в себе.

Исузу с сопением втягивает воздух. Она слушает. Ждет.

— Я тебя не понял, — говорю я. — Я думал, что ты плохая девочка. Но я знаю, ты старалась быть хорошей девочкой и мне очень стыдно, что я орал на тебя. Я извиняюсь. Честное пречестное слово.

Исузу устремляет взгляд на свои ботинки, но прежде чем она успевает это сделать, я ловлю тень улыбки. И на долю секунды у меня возникает ощущение что я контролирую ситуацию. Я чувствую себя так, словно из объекта психологического исследования превратился в исследователя. Но подавляю это чувство и иду дальше.

— Разве у твоей мамы никогда такого не случалось?

Исузу поднимает глаза.

— У нее не случалось, что она делала что-то не так, а потом кричала, что этого не делала?

И словно губернатор в последний момент объявляющий помилование приговоренному к смертной казни, Исузу закатывает двухцветные глаза, и я хочу обнять ее, поцеловать, поблагодарить и поклясться, что я никогда больше так не поступлю. Только намек на улыбку, выкаченные глазки — и вот я уже знаю, что ее Дражайшая Мамочка была такой же недотепой как я… по крайней мере, отчасти.

— Так получается, я не один такой? — спрашиваю я, и Исузу издает что-то вроде смешка. Ничего подобного от нее не слышал, за исключением единственного раза, когда подбил ее изобразить поросенка. Она хрюкает. Только один раз. Носовой эквивалент закатывания глаз. «Ты прикалываешься?», сказанное глазами.

— Будем считать, что это значит «да», — говорю я, и она фыркает снова. После этого я спрашиваю, что ее мама делала, чтобы исправить то, что испортила. Я жду, затаив дыхание почти уверенный, что с меня потребуют шоколад. Настоящий шоколад, а не это дерьмо под названием «Граф Чокула». И если она ответит «шоколад», то настанет ее очередь ждать вознаграждения. Поскольку даже с «eBay» и «Федерал Экспресс»[34]шоколада придется ждать несколько дней.

Но Исузу не говорит «шоколад». Она не хихикает, не говорит «сникерс». Вместо этого она вытаскивает колоду карт из умопомрачительной груды добычи, которую свалила к моим ногам. Только сейчас я замечаю несколько колод, все еще нераспечатанных, лежащих тут и там, вперемешку с книгами, компакт-дисками и всем прочим. Они повсюду. Если рассматривать карты как отдельную категорию краденого, она окажется самой многочисленной, уступающей по численности только еде. Забавно, что в ходе первичной инвентаризации я их не заметил.

Она вручает мне колоду и произносит только одно слово, вернее, два. И эти слова заставляют ее улыбнуться.

— Ол-ла… — говорит Исузу, разворачивая эту улыбку до полной потребляемой мощности, — …ладушки.

Раньше, когда дети еще существовали, родители имели обыкновение жаловаться, что жестокие видеоигры развращают их чад. Меня, как человека, регулярно совершающего насилие в реальности, всегда удивляли эти протесты. В конце концов, жители Колумбайна, предающие анафеме компьютерные игры, были бы потрясены, если бы вы довели до их сведения, что никто никогда не ломал руку, играя в «Doom» — в отличие, скажем, от футбола.[35]И вас, наверно, очень удивит, что следить за событиями последней войны за нефть по каналу CNN — занятие более деструктивное, чем избиение мультяшных монстров.

Я упоминаю об этом ради контекста, в котором следует рассматривать вид епитимьи для родителей, выбранный моим маленьким Солдатом. Из сотен карточных игр Исузу предпочла именно ту, правилами которой предусмотрено физическое насилие. Ладушки, или «Шлепни Джека»… Предложите мне выбрать игру, которая учит детей плохому и в принципе может привести к чему-нибудь вроде Колумбайна — и я думаю, что выбрал бы «ладушки». В отличие от «Doom» или «Мортал Комбат», игроки в «ладушки» задаются целью в буквальном смысле задеть друг друга побольнее, так что второе название этой игры буквально отражает суть происходящего.

Для тех, кто незнаком с этой игрой, объясняю. Два игрока делят колоду и по очереди сбрасывают по одной карте, пока кому-нибудь не выпадет валет.[36]После этого начинается гонка: кто первым шлепнет по карте. Допустим, кому-то это удалось, тогда он хватает все карты, лежащие ниже, и получает право хлопнуть противника по запястью. Побеждает тот, кто остался с большим количеством карт (и кому, соответственно, меньше досталось по рукам) после того, как выпали все валеты. Это соревнование в быстроте реакции и чувствительности к боли, поэтому не очень справедливо, когда взрослый играет против ребенка. Особенно если взрослый — вампир, а ребенок — нет. Наше время реакции слишком разнится, хищник всегда играет против жертвы крапленой колодой. Вампира, если угодно, можно уподобить молнии, в то время как его жертву — запоздалому раскату грома. В прежние дни, до того, как стать доброжелательным, я мог схватить свой завтрак за шею прежде, чем тот успевал просто заметить, как я подхожу.

Другими словами, если я захочу, то смогу надрать Исузу ее маленькую задничку.

Но дело не в этом. Я уверен, что мама Исузу тоже могла у нее выиграть. И держу пари, что она никогда этого не делала. Она играла в «Шлепни Джека», чтобы проиграть — всякий раз, когда ей случалось оплошать и она должна была исправить положение. Как я сейчас. Это повод, позволяющий ребенку шлепнуть родителя.

И мой маленький лучик света уже сияет в предвкушении расправы.

Я распечатываю колоду, избавляюсь от джокеров, снимаю, перетасовываю половинки, затем повторяю операцию. Я вручаю дважды перетасованную колоду Исузу, та разбрасывает их по полу, ворошит их обеими руками, потом снова собирает вместе. Ясно, что она относится к этому занятию серьезно. И доверие — даже в лучшем случае шаткое — является роскошью, которую она не может себе позволить. Особенно учитывая мое недавнее поведение. Особенно учитывая, что я играю в эту игру в наказание за недавнее проявление неблагонадежности.