Камеру перевели на собак в загоне. Они неподвижно лежали на короткой жесткой траве, вытянув лапы. Ангус и Бон были мертвы. Джуд напрягся при виде их тел. Смотреть на них оказалось трудно. Он хотел отвернуться, но не мог: его взгляд будто приклеился к экрану.

– Следователи убеждены в том, что Койн сыграл определенную роль в смерти своего помощника Дэниела Вутена, которого сегодня утром нашли мертвым в собственной квартире. Есть основания полагать, что и это было самоубийство.

Затем камера показала двух санитаров, выносивших синий пластиковый пакет с телом внутри. Из груди Джорджии вырвался негромкий стон при виде того, как один из санитаров спиной взбирается в машину, таща за собой мешок.

Бьютл стал рассказывать о карьере Джуда, и фоном пустили кадры, изображающие Джуда на сцене в Хьюстоне, – клип, снятый шесть лет назад. Джуд в черных джинсах и черных сапогах с металлическими носками, по пояс голый. Его торс блестит от пота, густые волосы на груди прилипли к коже, дыхание вздымает грудную клетку. Прямо под ним бушует море из сотни тысяч полуобнаженных людей – бурный поток воздетых рук. То тут, то там видны перебегающие по головам и плечам зрителей смельчаки.

В то время Диззи уже умирал, хотя знал об этом только Джуд. Диззи страдал героиновой зависимостью и СПИДом. На сцене в Хьюстоне они играют спина к спине. Светлая грива волос Диззи падает на лицо Джуда, длинные пряди попадают ему в рот. Это последний год существования группы. Сначала умер Диззи, потом Джером, и все было кончено.

На экране они поют заглавную песню с их последнего альбома «Поставь себя на свое место». Это последний хит, последняя по-настоящему хорошая песня, написанная Джудом. Когда вступили ударные – яростная канонада, – он освободился от странного воздействия, которое, похоже, оказывал на него телевизор. Тот концерт был реальностью – был Хьюстон, был тот день. Затягивающий, сумасшедший восторг толпы и такой затягивающий и сумасшедший драйв музыки. Это происходило на самом деле, а все остальное…

– Дерьмо собачье, – сказал Джуд и нажал на кнопку. Экран погас.

– Это неправда, – проговорила Джорджия еле слышно. – Это ведь неправда? Или мы… ты… или это все случится с нами?

– Нет, – отрезал Джуд.

И экран снова ожил. Опять за столом сидел Билл Бьютл. Он сжимал в руке несколько листов бумаги и, расправив плечи, смотрел в камеру.

– Да, – сказал Билл. – Вы оба умрете. Мертвые тянут живых вниз. Ты возьмешь пистолет, а она попробует убежать, но ты поймаешь ее и…

Джуд в третий раз выключил телевизор, бросил пульт прямо в экран, потом подскочил к ящику, уперся в него пяткой и выпрямил ногу. Телевизор пролетел два десятка сантиметров, ударился о стену, в нем что-то вспыхнуло белым и погасло, как гаснет свет в лампе накаливания, и ящик свалился на пол, за тумбу, на которой стоял. За хрустом пластика последовал короткий треск электрического разряда, потом все стихло. Еще один такой день, и от дома ничего не останется.

Когда Джуд обернулся, покойник уже стоял у Джорджии за спиной. Призрак Крэддока протянул руки над спинкой кресла и обнял ладонями голову девушки. В его глазницах плясали черные каракули.

Джорджия не пыталась вырваться или оглянуться, она сидела неподвижно, как человек замирает рядом с ядовитой змеей, от страха не способный ни шевельнуться, ни вздохнуть.

– Ты пришел не к ней, – сказал Джуд, одновременно продвигаясь влево, вдоль стены, к выходу в холл. – Она не нужна тебе.

Только что ладони Крэддока обнимали голову Джорджии, и вот уже его правая рука взметнулась вперед: «Зиг хайль!» Вокруг мертвеца время двигалось скачками, как запись на поцарапанном диске. Изображение задерживалось на одном кадре, а потом перепрыгивало сразу несколько других, без плавных переходов. Золотая цепочка выпала из поднятой правой руки. На конце цепочки поблескивала бритва, по форме напоминающая полумесяц. Край лезвия отсвечивал всеми цветами радуги, как пленка масла на воде.

– Пора в путь, Джуд.

– Уходи, – сказал Джуд.

– Если хочешь, чтобы я ушел, то слушай мой голос. Ты должен очень внимательно слушать. Ты должен быть радиоприемником, который принимает только одну станцию – мой голос. Хорошо послушать радио ночью. Хочешь, чтобы это закончилось? Тогда слушай внимательно. Ты должен желать всем сердцем, чтобы это закончилось. Ты хочешь, чтобы это закончилось? – Джуд напряг челюсть, сжал зубы. Он не собирался отвечать, понимая каким-то седьмым чувством, что любой ответ будет ошибкой, но, к своему ужасу, медленно кивнул.

– Ты хочешь слушать мой голос? Я знаю, что хочешь. Я знаю. Слушай. Ты можешь отключиться от всего мира и не слышать ничего, кроме моего голоса. Потому что слушаешь очень внимательно.

И Джуд продолжал кивать, размеренно двигая головой вверх и вниз, а звуки внешнего мира гасли один за другим. Он не обращал внимания на эти звуки, пока они не исчезли: тихое рычание работающего двигателя пикапа под окнами, тонкий свист дыхания Джорджии, его собственные резкие вдохи. Уши звенели от внезапно наступившей абсолютной тишины – как будто мощный взрыв потряс его барабанные перепонки.

Обнаженное лезвие раскачивалось по короткой дуге, вперед-назад, вперед-назад. Джуда ужасал один вид этой бритвы. Он заставлял себя не смотреть на нее.

– Тебе не обязательно смотреть на нее, – сказал Крэддок. – Я умер. Мне не нужен маятник, чтобы войти внутрь твоего мозга. Я уже там.

И взгляд Джуда, помимо его воли, вновь вернулся к бритве. Он ничего не мог с этим поделать.

– Джорджия, – сказал он.

Вернее, попытался сказать. Он ощущал сказанное слово на губах, на языке, в выдохнутом воздухе, но не слышал собственного голоса; не слышал ни звука среди невыносимой, всепоглощающей тишины. Он никогда не слышал ничего оглушительнее этой тишины.

– Я не собираюсь убивать ее, – сказал мертвец. Интонация его не менялась, голос лился как терпеливый, понимающий, низкий, гулкий словесный поток, более всего походивший на жужжание пчел в улье. – Ты сам собираешься это сделать. И ты это сделаешь. Ты хочешь этого. – Джуд открыл рот, собираясь ответить, что Крэддок ошибается, но вместо этого сказал:

– Да.

Даже не сказал, а подумал вслух.

– Хороший мальчик, – похвалил его Крэддок.

Джорджия заплакала, хотя старалась сидеть тихо и не дрожать. Джуд не слышал ее. Лезвие Крэддока резало воздух: вперед-назад, вперед-назад.

«Я не хочу причинять ей боль, не заставляй меня убивать ее», – подумал Джуд.

– Все будет не так, как тебе хочется. Возьми пушку, слышишь? Возьми сейчас же.

Джуд сделал движение. Ему казалось, что он отделился от своего тела – будто он свидетель, а не участник сцены, которая перед ним разыгрывалась. В голове его стало пусто, и он уже не мог ужасаться тому, что собирался сделать. Он знал только одно: если он хочет проснуться, то должен совершить это.