На следующий день в восемь часов сорок пять минут утра всеми боеспособными самолетами второй эскадрильи вышли на «свободную охоту» над районом между городами Львов и Дубно. На высотах южнее указанных населенных пунктов еще были остатки русских дивизий, и на их поддержку с юго-востока приходили советские истребители. Ведущий сообщил, что видит противника, я отошел в сторону, заняв позицию, удобную для прикрытия, внимательно осматривая переднюю полусферу. «Дичи» пока не было. Заметив неприятеля, ведущий агрессивно пошел на схватку. Видя, что ему никто не угрожает, я вступил в бой и жестоко просчитался. В какой-то момент мой самолет получил сильный удар, похожий на стук крупных градин о железо. Из двигателя вырвалось пламя. Я выключил мотор и попытался сбить огонь скольжением, это не помогло. Пламя все больше охватывало самолет, перейдя в кабину и обжигая открытые участки тела. На раздумье времени не оставалось. Я сбросил фонарь и, превозмогая жгучую боль, перекинулся через срез кабины.

– Только был бы цел парашют, – подумал я, через мгновения ощутив рывок раскрывающегося купола. Сбившего меня русского я не видел. Приземлился я в окружении солдат наших частей. Правая рука обгорела, болело лицо, пострадала одежда. Меня осмотрел ротный санитар, оказавший первую помощь, а затем, поскольку Луцк был недалеко, выделив автомобиль, отправили в группу. Правая рука и часть лица были обожжены, но раны оказались неглубокие, и от госпитализации я отказался. Полковой врач заверил, что со временем кожа должна зажить, но некоторые шрамы могут остаться на всю жизнь. Я старался меньше смотреть в зеркало, но боль, а также забинтованная рука постоянно напоминали мне о случившемся. Не то чтобы я страшно переживал за свою в одночасье испорченную внешность, шрамы только украшают мужчину. Меня больше беспокоил сам факт моего внезапного «проигрыша». Я начал осознавать, что «охота» наша совсем не на уток, а скорее, на кабана или медведя, и «зверь» вполне способен дать сдачу или убить. Одно роковое мгновение способно изменить жизнь до неузнаваемости. Все гораздо серьезней, чем мы сами себе внушили накануне 22 июня 1941 года.

Я рвался в бой посчитаться с противником и наотрез отказывался от госпитализации, впрочем, врач настоял на некотором реабилитационном периоде. Также командир эскадры представил меня к награждению Железным Крестом 1-го класса, хотя я еще не получил и первый орден.

В последнем бою наши истребители одержали четыре победы, единственным потерянным Мессершмиттом оказался мой Бф-109Ф. Общий итог деятельности истребительной эскадры за начальный период боевых действий. пятьдесят одна победа при потере пятнадцати самолетов, в том числе из-за аварий, мы также успели нанести определенный урон наземным войскам русских. Группа выполнила поставленные задачи, и, пока наземные войска продвигаются вглубь территории противника, Люфтваффе безраздельно господствует в воздухе.

Большое начальство, рассматривающее мои документы на повышение в звании и награждении, видимо, посчитало меня с шестью боевыми вылетами и восемью победами очень ценным кадром. Меня не отправили в госпиталь, как я и настаивал. Для прохождения реабилитации меня временно перевели во вторую учебную эскадру, недавно перелетевшую в Унгвар – это четыреста километров юго-западнее Луцка. Мне выделили штабной автомобиль, фон Хан лично попрощался, выразив надежду на возвращение в эскадру и на скорое утверждение наград и повышение в звании, и мы отправились в путь, миновав место моего приземления. Ехали двое суток по разбитым дорогам. Всюду множество брошенной советами или подбитой и еще дымящейся техники. На ночь остановились в недавно занятом Лемберге. В городе было относительно спокойно, украинцы встречали солдат Вермахта как освободителей. Не найдя гостиницы, мы остановились прямо в комендатуре. Мы могли ничего не бояться, но ночью в Лемберге начались еврейские погромы. Один из офицеров комендатуры рассказал, что коммунисты, прежде чем покинуть город, расстреляли в тюрьмах всех заключенных, а это несколько тысяч украинцев, и теперь те отыгрываются на евреях. Регулярным войскам отдан приказ, поддерживая общий порядок, не вмешиваться, позволив местному населению самостоятельно устанавливать внутренние законы, и в городе объявлено «Украинское государственное правление».

Говоря откровенно, я впервые увидел отвратительное лицо войны с разрушенными зданиями, трупным запахом, грязью и прочей мерзостью. В чистом небе, с высоты нескольких километров все выглядит по-другому, более эстетично. Красивый, но пострадавший Лемберг действовал угнетающе, и с рассветом, позавтракав яичницей со шпиком, приготовленной для нас в соседнем доме местной кухаркой, мы продолжили путь в Унгвар. Прибыв на аэродром после обеда, мы с удивлением узнали, что учебная эскадра вчера перебазировалась в Тудору на правый берег Днестра, а это еще почти пятьсот километров пути. Мне пришлось отпустить машину и решить вопрос о моей доставке в Тудору силами оставшихся служб. К новому месту я попал только к четвертому числу.

Первая эскадрилья I учебно-боевой группы 2-й учебной эскадры, куда меня зачислили, эксплуатировала устаревшие Мессершмитты Бф-109 Е и в боевых действиях использовалась незначительно. Самолеты «Е» по всем основным характеристикам уступали потерянному мной «Фридриху», разве что были легче. Две крыльевые двадцатимиллиметровые пушки стреляли вне диска винта, а вот два синхронизированных пулемета были смонтированы на мотораме, как и у «Ф». Зато используемые эскадрильей самолеты имели узлы подвески бомб весом до двухсот пятидесяти килограммов и могли использоваться в качестве бомбардировщиков.

Командир группы Херберт Илефельд, ознакомившись с солдатской книжкой, почти сразу допустил меня к полетам, тем более что Бф-109Е был мне знаком еще с летной школы. До десятого июля я совершил два вылета. И хотя полеты больше были учебными – нам подвешивали двухсотпятидесятикилограммовые болванки, эмитирующие бомбы и звеном отправляли на учебное бомбометание бутафорских мостов через Жижию или учебных целей на проселочных дорогах, используемых как полигон – в связи с близостью русских и возможностью появления их истребителей нас сопровождало звено прикрытия, и вылеты считались боевыми. Несмотря на отсутствие противника, в первом вылете в катастрофе мы потеряли одного летчика. Собственными результатами бомбометаний я остался доволен, наблюдатель зафиксировал, что с высоты четыреста метров в пологом пикировании мне удалось уложить «бомбу» в воду всего в нескольких метрах правее деревянного моста. Если бы был взрыв, то цель неминуемо разлетелась в щепки.

Ожоги совсем перестали меня беспокоить, только красные пятна на коже напоминали о случившейся около двух недель назад неприятности. Доктор подтвердил, что рецидивов нет, и я вполне могу приступить к боевым вылетам. Я не видел больших перспектив своего дальнейшего пребывания в учебной эскадре, и когда мою группу десятого июля перевели на аэродром Яссы, я получил заслуженный отпуск с поездкой на родину и последующим возвращением в боевую часть.

Что может быть для военного человека лучше отпуска? По пути домой я побывал в Берлине. Гулял по Тиргартену, пил пиво в пивном саду Пратер. Но всему хорошему приходит конец, и в начале сентября я прибыл в Спасскую Полисть – деревню между двумя русскими столицами. Петербургом и Москвой, где находился штаб 27-й Эскадры. Получив за июньские заслуги из рук командира эскадры Бернхарда Волгенда Железный Крест 2-го класса, врученный мне в бумажном конверте с имперской символикой, я в тот же день был повышен до звания лейтенанта. При штабе я пробыл до середины сентября. Наконец, облачившись в новую осеннюю форму, состоящую из голубовато-серого мундира с открытым воротом, бриджей с сапогами и фуражки с высоко вздернутой тульей. Украсив все это лейтенантскими погонами и желтыми петлицами с серебряной птичкой и орденской лентой в петлице, я отправился к месту моей дальнейшей службы на аэродром Стабна, куда перебазировалась III Группа 27-й Эскадры. Аэродром находился севернее Смоленска, крупного русского города на пути к Москве, взятие которого планировалось в ближайший месяц. Представившись командиру группы гауптману Эрхарду Брауне, я был зачислен в эскадрилью и принял новый Бф-109Е, аналогичный тому, на котором я летал в учебной группе. Третья группа недавно получила двенадцать подобных машин сорок первого года выпуска с передним бронестеклом, шестимиллиметровой бронеплитой за баком и непосредственным впрыском топлива, позволяющим двигателю нормально работать при отрицательных перегрузках, что давало нам определенные преимущества перед карбюраторными моторами противника. Самолет мог нести 250-килограммовую бомбу или 300-литровый сбрасываемый топливный бак, впрочем, уже не используемый из-за опасности течи и возникновения пожара. Я попал в семью опытных пилотов, некоторые были испанскими ветеранами со многими победами. Учитывая специфику самолета и приобретенный мной во 2-й учебной эскадре опыт атаки мостов, меня включили в звено истребителей-бомбардировщиков, чему был я совсем не рад. Более недели мне потребовалось, чтобы слетаться в звене и изучить район полетов.