Серьезным испытанием для меня стал вечерний приход почтальонши Сони и ее брата Владимира Викторовича. Беседа с ними и чаепитие явились самой трудной оттяжкой перед решительным шагом.

Я сложила руки обратно в футляр и засунула находку в шкаф так, чтобы ни Соня, ни ее брат не могли ее лицезреть.

К чаю я поджарила рыбу, подаренную мне Владимиром Викторовичем, и подала на большом блюде с картофелем.

– Да что вы! Зачем! – сетовал рыболов. – Я же эту рыбину вам презентовал!

– Вот мы ее вместе и съедим! – отвечала я, раскладывая куски по тарелкам. – Еда простая, но сытная!

Судя по выражению лица Сони, она была вовсе не в восторге от предложенного угощения, но, удачно воспитанная, не показывала виду, вяло ковыряя вилкой рыбий хребет.

– Говорят, что рыбу потреблять полезно, – завязал разговор Владимир Викторович, рассматривая мою шею и поэтому немного краснея. – Что-то в ней такое содержится, что предохраняет щитовидную железу от болезней!

– Это в морской рыбе! – уточнила Соня.

– Разве?

– Именно, – подтвердила сестра.

– Пусть будет в морской, – согласился Владимир Викторович, и его взгляд переместился с моей шеи чуточку ниже, засверлив буравчиком толстый свитер.

Того гляди, просверлит до самого тела! – усмехнулась я. На вид саперу было лет сорок пять, он находился в хорошей форме и было в его лице что-то азиатское.

Соня перехватила взгляд брата, блуждающий по моему свитеру, вершок за вершком исследуя топографию моей груди. Глаза почтальонши сверкнули, она отщипнула вилкой большой кусок рыбы и отправила его в рот, расстреливая брата глазами.

А сестра ли она ему? – озадачилась я и под прицелом Владимира Викторовича слегка выгнулась, натягивая свитер на груди. Мне было приятно, что мужчина разглядывает меня и что это нехитрое занятие доставляет ему удовольствие. Также мне нравилось, что это раздражает Соню; я ощущала некоторое соперничество и, кажется, выигрывала в нем.

– Ешь! – чуть громче, чем надо, произнесла Соня и дернула Владимира Викторовича за рукав.

Конечно, он ей вовсе не брат! – окончательно уверилась я, глядя на то, как почтальонша отчаянно работает челюстями, пережевывая рыбу. – Просто они официально не расписаны и, чтобы про них не говорили всякого, назвались братом и сестрой. К тому же в физиономии сапера угадывается замес азиатских кровей, тогда как в лице Сони кровь преимущественно одна – легкая, славянского окраса.

– Я ем, – ответил Владимир Викторович и, как показалось, еле заметно мне подмигнул. Одним коротким взмахом ресниц.

Ишь, какой негодяй! – с некоторым восторгом изумилась я.

– А что ваш ящик? – спросил сапер, слизывая с губ масляную каплю.

– Какой ящик? – сыграла я удивление.

– Который вам кто-то подкинул?

– Ах, футляр!.. – продолжала я прямо по Станиславскому. – Так нашелся хозяин и забрал его!..

– Нашелся?! – почему-то обрадовался Владимир Викторович. – Ой, как хорошо!.. А что в нем было?

– Так, музыкальный инструмент в нем помещался.

– Что вы говорите! А какой?

И тут я соврала мгновенно, и сколько потом ни размышляла над тем, почему ответила именно так, вразумительного объяснения не находила. Может быть, потому, Евгений, что вы стали для меня чем-то очень важным, и я думаю о вас большую часть своего времени?..

– Саксофон! – ответила я. – И принадлежит он известному московскому музыканту Евгению Молокану!

– Слава Богу, что вещь вновь обрела своего хозяина! – подытожил Владимир Викторович и подмигнул мне так явно, что заметила Соня. Лицо ее в мгновение ока набрякло кровью, она нависла над столом, багровея носом, глаза выкатились из орбит, почтальонша пыталась было вздохнуть, но в горле что-то встало преградой, как будто сама смерть перегородила гортань. Соня заколотила по столу руками, взбрыкнули в конвульсиях ноги, и смешалась речная рыба с жасминовым чаем.

– Она подавилась! – закричала я. – Помогите же ей!

Владимир Викторович поглядел на сестру с недоумением, как на хамелеона, меняющего свой окрас. И действительно, лицо Сони, ее шея в этот миг меняли свой цвет с багрового на синий с очагами желтизны, обещая в дальнейшем определиться в радикально черный.

– У нее кость в горле! – паниковала я. – Она сейчас умрет!

Судорожно припоминая первые уроки медицины в институте, я тараторила Владимиру Викторовичу о том, что нужно вооружиться вилкой и сделать прокол чуть ниже щитовидной железы, освободив воздуху естественный проход. За это время судороги Сони из отчаянных сделались угасающе умеренными, и я поняла, что, если что-то срочно не предпринять, в моем доме случится трагедия.

– Колите!

– Да как же я ее вилкой по горлу?! – удивлялся Владимир Викторович. – Человек все-таки!

Во всем его облике не было ровным счетом никакого волнения. Казалось, что происходит вещь совершенно естественная и его спутнице ничего особенного не грозит. В довершение я увидела, как сапер вновь подмигнул мне, на этот раз нарочито, подчеркивая подмигивание всей гладко выбритой щекой.

– Не могу я ее по горлу! – повторил Владимир Викторович с нежностью.

Неожиданно он распрямил ладонь лопатой, вытянул руку, развернул плечо на сорок пять градусов и со всего маху шарахнул Соню ручищей по спине. Рот у Сони открылся, словно рыбий, кость вылетела из синего зева, как первобытное копье из пещеры. Вслед за этим раздался протяжный стон, почтальонша со свистом задышала, захлопала быстро-быстро глазами и пролила на порозовевшие щеки слезы возрождающейся жизни.

– Зачем же вилкой! – улыбнулся сапер. – Так на чем мы остановились?

– На чем!.. – Я решительно была не способна вернуться в русло предыдущей беседы. – Простите… Может быть, ее отвести домой?

Я с жалостью смотрела то на Соню, то на ее брата или кем он там ей приходится.

– Да все уже в порядке! – отказывался Владимир Викторович. – Она в порядке.

И на самом деле, личико Сони стало почти таким же розовым, как и до косточки. Она даже пыталась улыбаться, хотя дышала пока чаще обычного.

– Вы сказали, что в футляре был саксофон и что принадлежал он известному музыканту Евгению Молокану? Правильно я понял?

– Да-да, – подтвердила я.

– Ну, очень хорошо, что все так благополучно завершилось! – успокоился сапер и попросил еще чаю. – Музыкальный инструмент для музыканта – вещь чрезвычайно важная! – продолжал он, прихлебывая из кружки ароматный напиток. – Это как руки для сапера! Нет инструмента, нет и музыканта!

Владимир Викторович глотал жасминовый чай, смотрел на меня во все глаза, и казалось, приоткрылось в его взгляде что-то до этой секунды спрятанное потаенно, что-то холодное и безжалостное. Или же все это действительно мне казалось.