рискую. Больше, чем он знает, чем может себе представить. Больше, чем кто-либо может представить.

Мы быстро преодолеваем путь познания друг друга. Каждый раз с ним похож на особо удачное первое свидание. Каждое открытие доставляет удовольствие.

– Если бы ты мог запрыгнуть в самолет прямо сейчас, куда бы ты полетел?

– В Новый Орлеан. Гостеприимство, музыка, еда. Я тебя когда-нибудь туда отвезу. А ты?

– Бора-Бора, Французская Полинезия. Никогда там не была. Только видела фотографии. Похоже на рай.

– Туда я тебя тоже отвезу, – радостно говорит он. Я обдумываю свое наследство. Неприличную кучу денег, доставшуюся мне от отца. По крайней мере, неприличную с моей точки зрения. Мне приходит в голову, что я могу повезти нас с Дааном в Новый Орлеан или Французскую Полинезию. Мы можем полететь первым классом. И останется еще предостаточно. Я могу купить недвижимость, инвестировать, открыть бизнес. Есть ряд вещей, которые я могу сделать с деньгами. В этом их суть – позволять возможности. Я еще никому о них не говорила. Даже Даану. Они стали доступны только сейчас и лежат – пока что нетронутыми – на банковском счету, открытом мной специально для них. Я не понимаю наследства. Деньги, оставленные мне отцом, подразумевают, что впервые в жизни мне не нужно работать. Если только мне самой этого не захочется. Для меня это анафема. Когда мой отец ушел, маме было тяжело финансово. Мы едва держались на плаву, а потом он оставил мне достаточно денег, чтобы уплыть в закат. Что это – подарок, мольба о прощении, возмещение за все провалы? Или же это последний подрывающий поступок? Специально рассчитанный на сеяние разрухи и ярости? Эта мысль каждый раз доставляет мне боль, меня словно ударяют ножом в живот. Я тренируюсь так не думать. Выбросить это из головы. Иногда не думать о чем-то это единственный способ двигаться дальше. Выжить. Но наследство стало причиной раскола. Гарантировало, что мои братья не хотят поддерживать со мной никаких отношений, они обижены и взбешены. Они считают, что я добыла такую большую долю хитростью. Это не так. Из-за этого я задумываюсь, а действительно ли они так уж нравились моему отцу? Нравился ли ему кто-либо из нас?

– Что самого вкусного в жизни ты ела? – спрашивает Даан.

– В Португалии, на отдыхе. Мы ели невозможно вкусного, чудесно нежного, свежевыловленного из океана осьминога. Он был обжарен и подан в огромной чугунной сковородке, бурляшей оливковым маслом, чесноком и острым нарезанным красным луком.

– Мы?

– С отцом, мачехой и братьями. А ты?

– Тающий во рту стейк, ел под открытым небом, а жарили его на костре перед нашим домиком после охоты, когда ездили на сафари в Южную Африку.

– Нашим?

– На то время с моей девушкой. – Ни одна не удостоилась имени в его историях. Они притягивает меня к себе, обнимает и целует. Останавливая меня, чтобы я не могла спросить еще о его «на то время девушке». Я на сто процентов понимаю этот прием, но позволяю ему это сделать. Я фокусируюсь на нажиме его губ, наслаждаюсь нарастанием силы и настойчивости. Наши разговоры часто прерываются сексом. Наши тела тоже узнают друг друга. Мы гибкие, синхронизированные и ненасытные. Когда мы рассоединяемся, потные и временно удовлетворенные, я спрашиваю:

– У тебя в детстве было прозвище?

Так и продолжается.

Расскажи мне что-нибудь, о чем я бы не догадался.

С кем ты больше всего общаешься?

Чего больше всего боишься?

Что ты считаешь своей самой привлекательной чертой?

А наименее привлекательной?

Я отвечаю настолько честно, насколько могу, как, наверное, и он. Мы восхищены и восхитительны. Мы очаровываем и удивляем друг друга. Я красивее всего рядом с ним. Частично потому, что прилагаю усилия, частично благодаря влюбленности и мне даже не нужно стараться. Даан слегка старомоден, будто из другого мира. Он чрезвычайно вежлив. Он открывает двери и настаивает: «После тебя» – и не только в зданиях, но и в машинах. Он пользуется фразами вроде «Ты просто улетная» или «Не переборщи». А потом улыбается мне и ждет, чтобы я признала его экспертное знание анлийского языка. Ему нравится говорить о погоде – «Там туман горохового супа[7]» – и он всегда называет зонт «зонтиком». Несмотря на его молодость и иностранное происхождение, ему, похоже, нравится казаться каким-то английским джентльменом из неопределенного времени, но, вероятно, из прошлого. Являюсь ли я частью этого? Видит ли он во мне даму в беде? Находит ли утонченность и необыкновенность в обычной осторожности?

Мой отказ сразу же переехать к нему только подстегивает Даана. Он говорит, что не видит нужды оттягивать. Он не хочет долго быть обрученным. Его родители вручают ему в честь обручения дарственную на роскошную квартиру.

– Мы можем по-своему ее обставить, сделать ее своей, – радостно говорит он. Даан терпеть не может неопределенность, которой считает и обручение.

Я не могу придумать приличный и достаточный контраргумент для его убежденности, что обручение это «подвешенность», поэтому три месяца спустя я выхожу за него в ЗАГСе Челси. Однако, несмотря на эффективность наших сессий познания друг друга, я не уверена, насколько хорошо его знаю. Иногда мне кажется, что я понимаю его чувства, а иногда – нет. Но опять же, насколько хорошо Даан знает меня?

13

Кэй

За двадцать восемь лет до встречи с Дааном

Мне нравится зал ожидания на станции. Когда я в нем, я вспоминаю ту телепередачу, которую смотрела в детстве, о мистере Бенне. Он был таким везучим. Он мог просто войти в примерочную – ладно, надо признаться, в волшебную – и выйти совсем другим человеком, готовым к приключениям просто потому, что сменил одежду. Это, должно быть, очень хорошо, хоть и невозможно, а папа говорит, что надеяться на невозможные вещи бессмысленно и глупо.

– Ты же не хочешь быть бессмысленной и глупой? – спрашивает он. Я качаю головой. Он задает подобные вопросы особым тоном. Я много думала об этом голосе. Что-то вроде наигранно веселого. Смесь голоса, которым девочки в школе бросают тебе вызов что-нибудь сделать, и укоризненным тоном отчитывающего тебя учителя. Он неприятный.

И все же я это делаю. Надеюсь на невозможное.

Мне все еще очень хотелось бы, чтобы этот зал ожидания был для меня примерочной мистера Бенна. Хоть желания, даже те, что загадываешь на день рождения, никогда не сбываются. Мне нужно стать другим человеком по окончании поездки на поезде. У зала ожидания две двери, и я всегда вхожу через одни, а выхожу через другие. Мне не обязательно это делать, это никак не соотносится с платформой, куда прибывает поезд, или чем-либо логичным, я просто это делаю. Чтобы проверить, изменится ли что-то. Изменилась ли я. Изменились ли окружающие. Я никому не рассказывала о моей