– Многие из них пошли добровольцами к Ерету, – заметил первосвященник.

– Да, но не все. Кто остался дома, тот теперь вполне доступен для кощунственных речей впавшего в детство старика. Уж Вашему-то Высочеству ведомо, что он несет. Элем молча кивнул.

– Он стал дерзок, – продолжал Севин, в упор глядя на патрона. – Он твердит, что Победоносец вовсе не Победоносец, ибо мертвые не воскресли ему навстречу, как заповедано в Писании, а стало быть, мы, все Братья в Ожидании, покинувшие Полярную страну, преступили свой обет. Он даже осмеливается намекать, что Ваше Высочество…

– Кстати! Это мне напомнило насчет Роды. Как там он? Севин презрительно поморщился:

– Неопасен. Ораторствует, слишком любит всех поучать. Над ним смеются, как во времена Крохабенны.

– У него есть сторонники?

– Горсточка, не заслуживающая внимания. Если Ваше Высочество соизволит прислушаться к мнению…

– Говори.

– Его не надо трогать. Пока его не преследуют, к нему прислушиваются одни лжевсезнайки и книгочеи. Эти всегда не в счет. А народ – народ зарится на плодородные заморские земли шернов и не верит, что в пустыне может существовать что-нибудь достойное вожделений. Но стоит Вашему Высочеству резко выступить против Роды или, что еще хуже, распорядиться о его казни, вот тогда чернь непременно станет раскидывать умишком и гадать, а не было ли в речах осужденного доли правды. С Хомой дело обстоит иначе. Хома состоит в нашем братстве, и никого не удивило бы…

Первосвященник дал Севину знак замолчать.

– Да-да. Будет. Я подумаю.

Севин поклонился и, видя, что Элем уткнулся в бумаги и больше ни о чем не спрашивает, попятился вон. Но едва за ним закрылась дверь, былой приор Братьев в Ожидании вскочил из-за стола и забегал по комнате. На прежде бритом черепе у него отрастала густая шевелюра. Чернущая бородища, да еще при желтом облачении, придавала ему какой угодно, но только не смиренный вид. Резко очерченный, высокомерный рот кривился, глаза под насупленными бровями горели тревожным огнем и невольно обращались к окну, выходившему на площадь, куда полюбоваться успехами своего войска вышел сам Победоносец.

Элем остановился у окна. Жадным взглядом ловил автоматизм перестроений, быстрые движения рук, управляющихся с оружием, а после каждого выстрела впивался глазами в стену, крошащуюся под ударами пуль.

– Нынче вечером выступят, – пробормотал Элем.

Он глянул на солнце – оно стояло высоко, еще очень высоко – и вдруг ощутил нетерпение. В течение многих лет, проведенных в Полярной стране, не знавший, что такое время, дни, восходы, закаты, он теперь маялся при мысли, что вечер нескоро и не сию минуту замерзнет море, становясь буерам Победоносца мостом в таинственную страну шернов. Хоть бы уж он начался, наконец, этот поход! Вслух Элем сам себя убеждал, что жаждет скорейшего разгрома извечного супостата, но в глубине души-то знал, что ждет не дождется, когда же наконец Победоносец отправится воевать, оставив ему, первосвященнику, нераздельную, ничем не омрачаемую власть.

А когда Победоносец вернется…

Элем не замышлял, не хотел замышлять никаких козней. Он твердо верил, что пришелец – это тот самый Спаситель, которого сотни лет высматривали Братья в Ожидании, которого предсказывали пророки и священные книги. Он верил, что приход Победоносца означает великие перемены и становление нового порядка в лунном мире, но помимо собственной воли представлял себе этот новый порядок как нескончаемость своего самовластного господства.

А когда Победоносец вернется из-за Великого моря…

Ничего дурного Элем не замышлял. Виделось, как чудесная, сверкающая машина Победоносца уносится в межзвездное пространство обратно на Землю. На Землю, которую не кто иной как Элем, ее первосвященник, благословит, оплакивая уход прославленного Победоносца, вознося благодарность тому, кто огненным боем поразил шернов и истребил их семя на Луне, где отныне народ сможет жить в мире и счастье под нерушимой властью Элема, основателя новой династии первосвященников.

А что, если…

Нет, он мысли не допускал, что Победоносец вознамерится поселиться на Луне и впредь править ею по собственному разумению, оставив первосвященнику лишь призрак власти. Ни один пророк никогда не глаголил, что Победоносец останется на Луне, верить в такое никто и никого не учил.

Дальнейшего Элем отчетливо не представлял. Сознательно взнуздывал воображение, которое все-таки подсовывало неясные образы Хомы, Роды и даже старика Крохабенны, который в свое время на паперти собора еретическими речами повстречал радость взоров человеческих, светлого и благословенного пришельца с Земли.

Элем быстренько прогнал эти видения, даже лоб потер, как бы изничтожая самый след невольных помышлений, но не смог удержаться, глянул в окно и окинул тревожным взглядом Ерета, который в ту минуту о чем-то разговаривал с Победоносцем. И удовлетворенно усмехнулся, видя, как почтительно, но без восторга смотрит на вождя молодой воитель…

А Ерет и впрямь с того самого дня, когда на крыше собора взмолился, чтобы Победоносец не отбирал у него возлюбленную, в своих беседах с Марком старался не выходить за пределы служебной надобности. Марк, которому полюбился этот молодой, пылкий смельчак, с болью переживал это отчуждение, время от времени старался вовлечь его в живую беседу, но не удавалось. На вопросы Ерет отвечал кратко и уважительно, приказы исполнял без проволочек, но никогда не улыбался и никогда не шел на разговоры о чем бы то ни было не касающемся войны с шернами.

В конце концов Марк сдался. В течение нескольких долгих лунных дней, а по земному счету – больше полугода, они все время были рука об руку, встречались чуть ли не раз в два часа, вместе устраивали мастерские по изготовлению огненного боя, вместе подбирали умельцев, вместе обучали стрелков, и Победоносец должен был согласиться, что мечтать не приходилось о лучшем помощнике, чем этот сметливый и преданный делу человек. Но непреодолимо чуждый и с каждым днем все более далекий.

Нынче шли последние учения перед походом. Сидя на паперти, Марк не без удовольствия наблюдал за удивительной меткостью стрелков, которые почти без промаха стреляли пулями по глиняным тарелочкам, как вдруг перед ним появился Ерет.

– Победоносец, все готово, – сказал Ерет. – Если тебе впору, можем выступить нынче, как только зайдет солнце и море покроется прочным льдом.

– Добро! – ответил Марк, невольно впадая в немногословность, которую Ерет установил для их бесед.

Не сказав больше ни слова, коновод лунной молодежи продолжил путь к берегу, где в ожидании ночного льда стояли в ряд буера, но, сделав несколько шагов, внезапно обернулся:

– Ты звал меня, владыка, или мне показалось?

– Нет, тебе показалось.

Ерет направился было дальше, но тут Марк и впрямь окликнул его:

– Постой-ка, Ерет, давай поговорим.

Встал и двинулся вдогонку парню, который мгновенно остановился в сосредоточенном ожидании приказа или вопроса. Но Победоносец не приказал, не спросил, а всего-навсего, подойдя, сел на камень, – такой он завел обычай разговаривать с малорослыми лунными людьми, – взял Ерета за руку и долгим, ясным, грустным взглядом посмотрел ему в глаза. Ерет выдержал этот взгляд спокойно, только брови сошлись в две жесткие дуги, разделенные глубокой морщинкой.