Сеульская улица, на которую опустилась темнота, была заполнена людьми, быстрым шагом возвращавшимися домой. Люди на автобусной остановке, вытянув шеи, проверяли номера подъезжающих автобусов. Неоновые вывески магазинов, теснившихся в каждом здании, сообщали, что они все еще открыты. В лавке, где продавали манты, белый дым взвивался вверх, словно колонна. Мне было холодно и одиноко.

Я был голоден. Я представил себе, как манты, сложенные в котле, набухают в обжигающем воздухе, как тесто постепенно становится прозрачным, впитывая в себя горячую влагу. Я представил себе теплый мясной сок, понемногу выделяющийся из начинки и скапливающийся в сердцевинах мантов. Я понял, что ощущение холода означало, что мне не хватало тепла сейчас, чувство одиночества — что у меня не было ни семьи, ни друзей, а чувство голода — что я хотел и не мог поесть мантов.

Вот какие чувства владели моей душой в тот час. Все мечтают о том, чего у них нет. Например, о любимом человеке, деньгах, здоровье, удаче… Желать то, чем ты не обладаешь, это все равно что думать о дырке от пончика, которого у тебя все равно нет. Я продолжал идти, чтобы не думать о чашке с несколькими мантами, но чем дальше шагал, тем яснее представлял себе морщинистые, аппетитные складки мантов и выступившие на них капли воды. Мысли о них были яркими, острыми, словно лезвие ножа.

Внезапно меня охватила грусть. По сравнению с этой четкой, ясной картиной даже идея существования мира квантовой теории или другой Вселенной казалась неправдоподобной и лишенной всякого смысла. Для того чтобы забыть о мантах, я шел не останавливаясь, пробираясь между людьми, спешащими домой. Но даже свет от фар встречных машин образовывал круги, напоминавшие манты.

Я прошагал так довольно долго, когда передо мной внезапно появились ворота какого-то университета. Я никогда не был в нем, но, неизвестно почему, он показался мне знакомым. Посмотрев на вывеску с названием университета, я вошел во двор. В это время навстречу мне спускались студенты, направлявшиеся к университетским воротам. Вероятно, все последовавшие события произошли из-за мыслей о мантах. Я спросил у одного из ребят, не знает он ли случайно студента, который лучше всех в мире бросает коктейль Молотова, но тот, ответив, что не знаком с таким, ушел в направлении ворот. Я стоял, глядя ему вслед.

Пока я шагал по мрачному, темному коридору четырехэтажного здания Студенческого союза, я понял, что, если бы не манты, вероятно, мой рассказ мог бы закончиться на этом. Стена, вдоль которой я шел, была покрыта надписями, рассказывавшими о самых заветных желаниях. У меня таких не было, но, глядя на них, я снова захотел жить. Стенгазеты, плотно приклеенные к стене, показывали примеры того, что жизнь — это бесконечный путь борьбы, движения в сторону предмета страстного желания. Может случиться так, что там было иное содержание? Что ж, и такое может быть. Честно говоря, на самом деле я не понимал даже половины того, что было там написано. Поэтому я и не могу доверять своей памяти.

Сейчас начало весны 1986 года. Сколько можно насчитать людей, которые помнят содержание стенгазет, висевших тогда в коридоре Студенческого союза того университета? Поэтому кто станет утверждать, что моя память подводит меня, подкидывая такие заголовки для тех стенгазет: «Горячо поддерживаем создание штаба для завоевания мантов!», «Разогнав кимбабы, созовем парламент мантов со свиным мясом и из пшеничной муки!», «Свергнем голод с помощью горячих мантов!»? Возможно, они запомнились мне такими, потому что в те минуты в моей голове были только манты, только они.

В тот момент, когда я почти прошел коридор со стенгазетами, откуда-то послышалось пение хора. Оно напоминало торжественный похоронный марш, если использовать цветовые ассоциации — это была «черная» песня. Когда я продолжил идти, стало ясно, что она доносилась из-за двери, на которой была прикреплена табличка со словами «Студенческий союз».

В эту комнату меня отвела одна из студенток. Ниже меня ростом, закутанная в широкий, словно пальто, шарф ультрамаринового цвета, она выглядела как заместитель начальника без лица, появившийся в книге «Галактический экспресс-999», особенно если смотреть на нее сзади. Рывком распахнув дверь, она крикнула певшим песню людям: «Этот мальчик ищет студента, который лучше всех в мире бросает коктейль Молотова».

Пение резко прекратилось. Все пристально уставились на нас, словно наш внезапный приход расстроил веселье и тем испортил присутствующим настроение. Внутри офиса находилась раскаленная печка, и от нее шло тепло. Возле двери стоял старый диван, а напротив — стол, на котором в беспорядке лежали пластиковая бутылка с макколи, бумажный стаканчик и закуски. Очкарик в полупальто с капюшоном выкрикнул имя какого-то студента. Вокруг него и того, кого он окликнул, сразу образовались две группы.

В это время я совсем потерял интерес к человеку, который лучше всех бросает коктейль Молотова. Мое внимание целиком захватил наполовину съеденный блин, затерявшийся между бутылкой макколи и бумажными стаканчиками. Крапинки зеленого цвета в нем выдавали использованные при приготовлении лук или тыкву, красного цвета — красный перец, а желтый цвет пропекшегося теста — хорошо прожаренную пшеничную муку.

Вскоре кто-то снова затянул песню. Когда я услышал ее вблизи и разобрал слова, стало понятно, что это была песня о гневе и чувстве собственного достоинства крестьянина. Я стоял перед диваном и глотал слюну, но в конце концов, не выдержав, протянул руку к блину и, оторвав от него примерно половину, быстро запихнул в рот. Вопреки моим ожиданиям блин оказался холодным и влажным, но в любом случае он был великолепен!

Люди, не обратив внимания на то, что я съел блин, продолжали петь, кричали что-то друг другу, шумно спорили, доказывая свою правоту. Умяв остаток блина и уже будучи не в состоянии остановиться, я выпил немного макколи. До этого я пробовал только сочжу, выпить макколи и прочувствовать его вкус раньше не представлялось случая, но, как бы там ни было, в тот момент он тоже показался мне очень вкусным!

Вдруг кто-то вскинул руки, словно призывая небо в свидетели, и громко крикнул: «Спросим у брата Сончжэ!» Другой человек, воскликнув: «Аллилуйя! Брат Сончжэ — наш гуру, уж он-то, наверно, знает все!» — ударил в барабан в знак согласия с высказыванием предыдущего человека. В их интонациях чувствовалась некая театральность. Но даже в такое время я, словно пылесос, втягивал в себя через рот лежавшие на столе кальмары и кофе, попадавшиеся под руки луковые кольца и другие закуски. «Это кто еще такой? — раздался чей-то веселый голос в моей голове. — Говорили, что свадьба пышная, а есть нечего, а оказывается, это ты, чудо-мальчик, все съел!» Я поднял голову.

— Это брат Сончжэ! — закричал кто-то в тот же момент.

— Брат Сончжэ! — повторил я вслед за ним.

Остальные студенты принялись наперебой спрашивать:

— Значит, брат Сончжэ был тем человеком, которого ты искал?

Я кивнул.

— Эй, — протянул кто-то недоверчиво.

Студенты кричали, что не может быть, чтобы человек, который должен лишь обтачивать камни, бросает коктейли Молотова, и что они найдут среди своих человека, который лучше всех в мире бросает коктейль Молотова. Из-за этих криков стало шумно, поэтому я, стараясь перекричать гвалт, обратился к брату Сончжэ: