Сын судии Вертиция признал такое решение более чем справедливым, но первая же ночевка на берегу его уверенность поколебала.

Это было на третью ночь пути. Две предыдущие они провели под крышей рыбацких хижин – это они так воображали. Альтесты[12]же тех деревень, коим выпало счастье принять на своей земле столь важных столичных господ, считали собственные жилища вполне респектабельными.

Но третья ночь застигла Йоргена с Кальпурцием в пути, потому что ланцтрегер счел Шайтельдорф «самой мерзопакостной деревенькой из всех, что ему приходилось видеть», и ни на час не пожелал в ней задерживаться. Наверное, в чем-то он был прав. Ничего хорошего в том селе не было. Десять лет гуляла война с ночными тварями по землям Эрцхольма – но тамошние деревни выглядели крепче и богаче. Потому что населяли их добрые люди, а не горькие пьяницы, потерявшие человеческий облик.

А пьяниц Йорген не любил с десятилетнего возраста. Вдрызг упившийся деревенский шорник набросился на него перед закатом, приняв за темную тварь. Сцапал за шиворот толстой волосатой рукой, хотел душить – ни отбиться, ни убежать. Оставался единственный выход – убить. И он убил, выхватив из-за голенища кинжал и вонзив его в живот обидчика. Первый раз в жизни убил не гада ночного – живого человека. И что-то тогда сместилось в юном его мозгу, перестал он воспринимать пьяниц как людей. Нет, если, к примеру, подгулял, хватил лишнего после тяжелого ночного караула кто-то из его подчиненных – это он мог и понять, и простить, и с самим такая незадача пару-тройку раз случалась по неопытности, чего скрывать. Но стоило ему встретить человека с той особой печатью на лице, что накладывает выпивка неумеренная и постоянная, в душе его рождалось неудержимое желание убивать. Это был почти рефлекс: увидал ночную тварь – убей, увидал спившуюся тварь – убей… Но поскольку кроме желаний и рефлексов ланцтрегера Эрцхольма в Эренмаркском королевстве существовали еще и законы, каковые по долгу службы он сам же был приставлен охранять, Йорген фон Раух предпочитал держаться подальше от объектов своей ненависти – чтобы не вышло греха. Может, и небезопасен ночлег под открытым небом, может, и нападут ночные чудовища – но их, по крайней мере, не возбраняется убивать.

Пожалуй, Кальпурций поспорил бы с ним, какое из двух зол считать меньшим. Но мог ли он настаивать после того, как Йорген уступил его слабостям уже дважды?

Закат догорал, яркий и кровавый – завтрашний день снова обещал быть ветреным. Море плескалось серое и скучное, на него даже смотреть было холодно. Бесприютный берег тянулся бесконечной цепью песчаных пляжей, зажатых между белой полосой прибоя и грядой отвесных скал. «Мышеловка! – думал Кальпурций. – Длинная и узкая мышеловка. Бежать из нее некуда – догонят. На что Йорген надеется? Если, не допустите Девы Небесные, ночные твари нападут скопом – неужели заставит меня до рассвета сидеть в воде?! Вот тоска какая!» Он очень живо представил себе эту безотрадную картину: плещется под темным небом холодное море, стоит на его мелководье понурая мохнатая скотинка фельзендальской породы, сидит на ней, уныло сгорбившись, просвещенный и благородный силониец, клюет носом в ожидании восхода. А по берегу, буквально в нескольких шагах рыщет стая голодных вервольфов, сверкают жадными глазами, и бледнолицые вампиры тянут к нему свои холодные пальцы… Так себя жалко стало – не передать.

Но у сына нифлунги Олры эн Арра были, оказывается, иные планы на эту ночь.

– Скажи, пожалуйста, друг мой Кальпурций, – начал он деликатно, – как ты относишься к колдовству? Вот доводилось мне слышать, будто именно оно охраняет рубежи ваших славных земель от вторжения ночного Зла…

Не столько даже сам вопрос, сколько несвойственный Йоргену высокопарный слог заставил Кальпурция насторожиться и ответить в том же ключе:

– Ты неправ, друг мой Йорген. Не колдовство оберегает наши дома, но светлая магия солнечных кристаллов.

– А! – махнул рукой ланцтрегер, оставив патетику. – Ведовство, магия, волшебство, чародейство, психофизические трансформации – суть одна. Колдовство оно и есть колдовство, как ни обзови, чем ни приукрась… Вот ты сам вашей магией умеешь пользоваться?

– Немного, – скромно подтвердил Кальпурций. – Всякий благородный человек Силонии постигает эту науку в той мере, в какой ему это дано. Мои возможности невелики, но некоторыми приемами я все же владею. А к чему этот разговор на ночь глядя?

– К тому… Раз ты сам владеешь магией, то не будешь слишком потрясен, если узнаешь, что мне ведомо кое-какое колдовство? Обычно я стараюсь не распространяться… У нас это не принято… – Он совсем смутился, будто в собственном уродстве признавался.

– Продолжай! – Кальпурций подался вперед, в душе его блеснул луч надежды. – Что за колдовство?!

– К примеру, я умею устанавливать призрачную, невидимую стену, сквозь которую ни одна темная тварь проникнуть не может…

– Так действуй!!! – вскричал Кальпурций радостно. – Зачем мы время тратим на пустые речи, когда закат уже догорает?!

Уж так не хотелось ему коротать ночь на мелководье, что самое черное колдовство его не отвратило бы в тот момент. В конце концов, такую прорву чистого добра натворили они за день, что оно перекроет с лихвой этот небольшой грех.

И только когда он собственными глазами увидел, что именно творит Йорген, почувствовал некоторое сомнение. Потому что тот при помощи меча вычерчивал на песке пентаграмму.

– Эй! Ты что?! Мы будем в ПЕНТАГРАММЕ ночевать?! Внутри?

– Ясно, в ней, – мрачно подтвердил ланцтрегер. – А ты как думал? Меня колдовству не во храме Дев Небесных обучали!

– А где?! – спросил силониец страшным шепотом, жутко ему стало до дрожи.

Йорген рассмеялся, заметив, как вытянулось лицо его спутника.

– Да не пугайся ты так! Не по ту сторону гор! В Нифльгарде жил год, в родовом гнезде матери, там и учился. Плохо учился, кстати.

Кальпурций фыркнул, выразительно посмотрел на стремительно темнеющее небо:

– Это ты меня сейчас так успокоил, да?

Ланцтрегер рассмеялся снова:

– Нет! Пентаграмма будет нам надежной защитой, не сомневайся! Это одно из немногого, что я освоил вполне сносно!

Пентаграмму Йорген затеял очень большую – один только внутренний пятиугольник десять шагов в поперечнике. «Это чтобы лошади поместились», – объяснил свой размах доморощенный колдун. Справившись с лучами, он принялся вычерчивать в их вершинах зловещие рунические символы, относящиеся все больше к загробному миру. Ис – лед или смерть, хагалаз – разрушение, наутиз – нужда, каун – виселица или чума, гагль – распятый на столбе, эйваз – защита, турисаз – врата, хагаль – неизбежная беда… Всего пятнадцать рун, по три на каждый луч. Часть из них Кальпурцию была незнакома. Да и Йорген, судя по всему, помнил их нетвердо – несколько раз ошибался, стирал все и начинал заново. «Очень важно соблюсти порядок, – извиняющимся тоном пояснял он. – Одну закорючку не туда вставишь – все дело пропало!»