По телу медленно и тягуче растекается спокойствие, но к нему постепенно начинает примешиваться что-то ещё.

Слышатся мягкие женские шаги, уходящие немного вдаль, и, пока моя вестница-танцовщица возится со свечами или факелами, я по аромату в комнате неожиданно понимаю, что мы… у неё дома.

Здесь пахнет шафраном и ванилью. Так сладко, так приятно, так невыносимо восхитительно, что невозможно удержаться от глубоких вдохов.

Здесь пахнет ею…

Комнату через минуту наконец озаряет таинственное, тёплое пламя от нескольких свечей, и, проморгавшись, я внимательно осматриваюсь вокруг. Сурайя стоит ко мне спиной у искусного резного стола, на котором расположены медные подсвечники и кувшин с глиняной посудой; у правой стены низкая пёстрая тахта, вся усыпанная подушками с непохожими друг на друга орнаментами, а рядом дверь, ведущая, кажется, в другие покои или купальню. По левой стене идут шкафы и полки со свитками, фолиантами, а там, где стоит стол, виднеются закрытые ставни широкого окна.

На мгновение я представляю, как сквозь его дощечки пробиваются слабые лучи утреннего солнца, касаясь лица спящей среди расшитых подушек Сурайи…

— Надо же, оторвались ведь… — радостно бормочет она, переводя дух, и тянется рукой к кувшину.

Я вижу, как она наливает из него в чашу воду, всё ещё стоя ко мне спиной, и, не до конца понимая свои намерения, делаю к соблазнительно застывшей в полумраке фигуре первый шаг.

Он не слышен, в отличие от тяжелого дыхания нас обоих, правда, теперь я дышу так далеко не из-за погони…

Тот самый изголодавшийся зверь внутри неожиданно просыпается, и перед глазами проносятся пляшущими картинками всё, что было между мной и Сурайей за эти дни. Разум отступает, полностью отдавая меня во власть чувств и тела.

Она осторожно оставляет в стороне кувшин, и другой своей изящной рукой, блеснув браслетами, тянется к шее. Чуть приподнимает волнистые и густые волосы снизу, разминая мышцы. Я четко вижу, как маленькая капля пота прокладывает дорожку по позвоночнику, теряясь где-то в оранжевой ткани верха сумасбродного наряда.

Весь вечер ведь мозолила мне в нем глаза.

Ещё один шаг…

Я напоминаю себе подкрадывающегося хищника.

— Будешь воду?.. — Сурайя дружелюбно разговаривает со мной, как ни в чем не бывало, всё так же не оборачиваясь и даже не подозревая, что я уже почти настиг её. — И всё-таки, повезло, что мы оказались рядом с моим домом. Хоть успели спрятаться. Присаживайся, Алисе…

Она замолкает на полуслове, когда, наконец-то представ передо мной лицом, чуть не сталкивается кончиком аккуратного носа с моим. В ее руке плещется вода, грозящая перелиться через край. Слегка вздрогнув, Сурайя взволнованно поднимает свой взгляд — эти её дурманящие зеленые глаза в обрамлении пушистых ресниц, обещающие мне рай, каждый раз сводят с ума — и, приоткрыв рот, медленно и судорожно шепчет:

— Алисейд…

Я не помню, как перехватываю её ладонь, в которой предложенная чаша; не помню, как она, кажется, летит к нам под ноги, на ковер. И всё потому, что моё имя Сурайя договаривает не в рамках предыдущего контекста своей гостеприимной речи — она произносит его отдельно, словно заново, с такой мольбой, с таким желанием, с такой неизведанной для меня пылкостью, что всё моментально будто встаёт на свои места и окончательно определяется, перечеркнув сомнения прошедших дней и любые переживания.

Мы оба понимаем, что ни я, ни она не хотим пить. Как не хотим разговоров и обсуждений. Не хотим выдуманной нарочитой вежливости и притворства.

Нас не волнует ничего, кроме…

Я стремительным движением притягиваю лицо Сурайи к себе, обхватив её горящую от смущения и ожидания ласки щёку одной ладонью, и впечатываюсь в раскрытые губы своими так, как никогда до этого. Другой рукой я сразу же плотным кольцом запираю её тело в мертвую хватку своих объятий, как в тюрьму; от этого мы оба, пошатываясь, легонько ударяемся о край стола.

Её горячий язык покорно и в то же время страстно отвечает моему, позволяя наслаждаться собой, и я еле сдерживаюсь, чтобы вдобавок не укусить эти мягкие, податливые губы. Рано… Ещё рано…

Я не хочу пугать её своей алчностью и ненасытностью, которые на самом деле уже давно не в состоянии контролировать.

Ладони Сурайи почти сразу ложатся на мою шею, лаская кожу, и никто из нас не думает об усталости и взмокшей после погони одежде, о последствиях свершившейся миссии, о завтрашнем дне — есть только мы, здесь и сейчас.

Она проникает пальцами под мое маскарадное одеяние, и в следующую секунду синий кафтан лжекупца, пропитанный кровью Тамира, летит к чаше. Я остаюсь в мокрой от пота рубахе и вжимаю в себя тело Сурайи до, наверняка, легкой боли, но она лишь от этого еще больше тянется ко мне в ответ. Оставшиеся несколько монеток на расшитой девичьей груди немного царапают меня там, где белая ткань расшнурована. И это ощущение заставляет терять остатки адекватности.

Сминая губы Сурайи своими, я, не глядя, одним движением за её спиной выкидываю клинок из нарукавника и в мгновение ока разрезаю верхнюю часть женского костюма прямо посередине пополам — мне некогда возиться с застежками, и я хочу полностью почувствовать округлость её груди, а не какие-то там узоры.

Сурайя одновременно стонет и что-то пытается воскликнуть на этот мой жест, но я не позволяю ей этого сделать, присваивая себе из её чуть припухшего от поцелуя рта весь воздух и ласку.

Она так сладка на вкус…

Её руки стараются инстинктивно закрыть обнаженную кожу, но и этому не бывать — я тут же властно перехватываю её запястья.

И, в конце концов, Сурайя сдаётся…

Через минуту моя рубаха также летит на ковер благодаря ее тёплым ладонями, которые, высвободившись из моих, принимаются изучать мой торс. Каждая мышца под её бархатными пальцами отзывается невероятно приятным напряжением. Мы, оголённые по пояс каждый, прижимаемся друг к другу, кожа к коже, и температура в уютно обставленном помещении словно раскаляется до предела.

Я, сбивчиво дыша, оставляю губы Сурайи, но тут же, как умалишённый, приникаю ртом к шраму под её ухом. Он тянется дальше белой полоской по тонкой шее, и в какой-то момент я не осознаю, как сильно и одновременно с этим нежно начинаю обкусывать его по миллиметру, а затем медленно зализываю, будто лев свою когда-то раненную львицу.

Зато чётко слышу, как стоны Сурайи в ответ на это становятся громче, с разными оттенками чувств, и как крепко она впивается пальцами мне в лопатки. И почему-то мысль о том, что я своими действиями могу причинить ей фантомную боль, отрезвляет меня.

Знать бы, кто оставил на ней эту отметину…

Я останавливаюсь, но продолжаю обнимать Сурайю и не могу не пронзать её взглядом, получая не менее разгорячённый в ответ. Зелёный изумруд в её зрачках потемнел от вожделения, и мне кажется, что я вижу мерцание мельчайших крапинок в обрамлении. Эти блики зовут меня, как неведомые существа далёких глубин океана моряков…