– Если вам понадобится какая-то помощь, если произойдет что-то связанное с Алеком или еще что-нибудь, позвоните мне. Вы поняли?

– А кто вы такой?

– Я друг Алека. – Он вздохнул. – И еще один вопрос. Теперь уже действительно последний. Алек знал о том.., он знал, что вы в партии?

– Да, – грустно сказала она. – Я ему говорила.

– А партия знала про вас и Алека?

– Я же вам сказала: никто не знал. – И затем, побледнев, она вдруг заплакала. – Где он? Скажите, где он. Почему вы не хотите сказать мне? Я могла бы помочь ему, неужели вам это не понятно? Я могла бы присмотреть за ним. Даже если он сошел с ума, клянусь, мне все равно.., все равно… Я писала ему в тюрьму. Я знала, что не должна этого делать, я знала. Я просто написала ему, что он может вернуться, когда захочет.., я буду ждать его всегда… – Не в силах говорить, она принялась всхлипывать, стоя посреди комнаты и закрыв руками лицо.

Коротышка внимательно глядел на нее.

– Он за границей, – мягко сказал он. – Где точно, вы и сами не знаем. Он не сошел с ума, но ему не следовало говорить вам так много. Очень жаль.

Тот, что помоложе, сказал:

– Мы позаботимся, чтобы с вами было все в порядке. Деньги и все такое.

– Кто вы такие? – снова спросила она.

– Друзья Алека, – ответил более молодой. – Добрые друзья.

Она слышала, как они тихо спустились вниз по лестнице и вышли на улицу. Из окна она видела, как они садятся в машину и отъезжают в сторону парка.

Потом она вспомнила о визитной карточке, подошла к столу, взяла ее и поднесла к свету. Карточка была шикарная. Куда богаче, чем мог бы позволить себе полицейский, подумала Лиз. С гравировкой. Ни профессии, ни номера полицейского участка. Просто имя с обращением «мистер». Да и с каких это пор полицейские стали проживать в Челси? «Мистер Джордж Смайли. Байуотер-стрит, 9. Челси». А ниже номер телефона.

Все это было очень странно.

Лимас отстегнул пристежной ремень.

Говорят, что люди, приговоренные к смерти, переживают мгновения внезапного душевного подъема: словно мотыльки, летящие на огонь, они могут испытать истинное наслаждение, лишь погибая. Твердо следуя принятому решению, Лимас ощущал сейчас нечто подобное: облегчение, пусть недолгое, но утешительное и вселяющее силы. Правда, к этому примешивались голод и страх.

Да, он устал. Контролер был прав.

Впервые он заметил это в начале года, ведя дело Римека. Карл прислал ему сообщение: он приготовил для Лимаса нечто особенное и намерен совершить один из редких визитов в Западную Германию на какую-то вполне официальную конференцию в Карлсруэ. Лимас долетел до Кельна, а там взял напрокат машину. Было еще очень рано, и он надеялся, что дорога окажется довольно пустынной, однако тяжелые грузовики уже потоком шли в Карлсруэ. Он ехал со скоростью сто сорок километров в час, лавируя между машинами и рискуя разбиться, как вдруг маленькая машина, кажется «фиат», вынырнула прямо перед ними метрах в сорока. Лимас нажал на тормоза, включил на полную мощность передние фары, засигналил – и с божьей помощью избежал столкновения: все решила какая-то доля секунды. Обогнав машину, они боковым зрением увидел на заднем сиденье «фиата» четырех детей, смеющихся и весело машущих ему, и глупое, перепуганное лицо отца за рулем. Матерясь про себя, он поехал дальше, и тут это случилось: руки его лихорадочно задрожали, лицо покрылось горячим потом, сердце бешено заколотилось. У него едва хватило сил выехать на обочину. Он вылез из машины и стоял, тяжело дыша и глядя на стремительный поток гигантских грузовиков. Ему привиделась маленькая машина, сдавленная, смятая, искореженная, и вот уже все кончено, лишь истерический вой клаксонов, синие сигнальные огни и изуродованные тела детей, похожие на трупы беженцев в дюнах.

Остаток пути он ехал очень медленно и опоздал на встречу с Карлом.

С тех пор всякий раз, садясь в машину, он каким-то закоулком памяти вспоминал растрепанных детишек, машущих ему с заднего сиденья, и отца, вцепившегося в руль, как фермер в рукоятку плуга.

Контролер назвал бы это болезнью.

Лимас мрачно сидел у окна над крылом. Возле него сидела американка в туфлях на высоком каблуке и полиэтиленовых ботиках. Он задумался на секунду, не передать ли через нее записку своим людям в Берлине, но тут же отбросил эту мысль. Она решит, что он вздумал пофлиртовать с ней, а Петерс непременно это заметит. К тому же в этом не было никакого смысла. Контролер знал, что произошло, ведь это произошло по его воле. Что тут еще можно добавить.

Он стал прикидывать, что же с ним теперь будет. Контролер никогда не говорил об этом – только о технической стороне операции.

– Не раскрывайте им всего сразу. Заставьте их как следует потрудиться. Путайте их в мелочах, выпускайте кое-какие факты, ступайте по собственному следу. Будьте раздражительны, будьте требовательны, трудны в общении. Пейте как лошадь, не напирайте на идеологию, они вам все равно не поверят. Им хочется иметь дело с человеком, которого они купили, получить информацию от достойного противника, а полуспятивший ренегат им ни к чему. А главное, они хотят докопаться до истины. Почва подготовлена, мы проделали все это давным-давно: мелочи, детали, отдельные факты. Вы для них – последняя отмычка к сейфу.

Он не мог отказаться: нельзя же покидать поле решающего сражения, когда за тебя уже провели все предварительные бои.

– Могу вам сказать только одно, Алек: дело того стоит. Оно связано с нашими особыми интересами. Не погубите его – и мы одержим крупную победу.

Лимас не верил, что сможет выдержать пытки. Он вспомнил книгу Кестлера, в которой старый революционер готовит себя к пыткам, поднося к пальцам зажженные спички. Читал он мало, но эту книгу прочел и запомнил.

Когда они приземлились в Темпельхофе, уже почти стемнело. Лимас видел, как несутся им навстречу берлинские огни, почувствовал тупой толчок, когда самолет коснулся земли, и заметил спешащих из темноты пограничников и таможенников.

На мгновение он испугался, как бы кто-нибудь из старых знакомых случайно не опознал его в аэропорту. Но когда они бок о бок с Петерсом шли бесконечными коридорами – пограничная проверка, таможня и прочее – и ни одно знакомое лицо не повернулось к нему, он понял, что то был вовсе не испуг, а надежда, надежда, что какие-нибудь непредвиденные обстоятельства пресекут его отчаянное решение довести дело до конца.

Ему показалось любопытным, что Петерс перестал делать вид, будто они не знакомы. Похоже, Петерс считал Западный Берлин совершенно безопасной почвой, где можно на время оставить бдительность и настороженность, просто перевалочным пунктом по пути на Восток.

Они прошли через большой зал для прилетающих к главному выходу, но тут Петерс, словно внезапно переменив решение, круто свернул в сторону и вывел Лимаса через боковой выход на стоянку такси и личных машин. Здесь он чуть помедлил, постоял под фонарем над дверью, опустил чемодан на землю, демонстративно достал из-под мышки газету, развернул ее, затем вновь свернул, сунул в левый карман плаща и поднял чемодан. Сразу же вслед за этим со стороны стоянки на мгновение сверкнули и погасли фары.