тебе не поможет, сколько ты не рвись и не бейся. Только если сама она тебя отпустить захочет, тогда, может, станет тебе полегче, но более никогда и никого ты уже не полюбишь. Сердце твоё у жены под ногами.

После этого визита господин Васильев с горя в кабак отправился и так укушался, что разуметь себя лишь утром начал, когда глаза кое-как разлепил и понял, что в своей спальне находится. Подняться с кровати не получилось, тело категорически не желало слушаться, а потому Прохор Захарович, не мудрствуя лукаво, перекатился к краю ложа и рухнул вниз, крепко приложившись об пол, хоть и прикрытый ковром с густым ворсом, а всё одно не шибко-то мягкий. Боль помогла привести в относительное союзничество разум и тело, господин Васильев выругался, вспомнив все слова, кои слышал от своих приятелей и поднялся на ноги, даже до кувшина с водой добраться смог, а уж после того, как жажда была утолена, жизнь и вовсе новыми красками заиграла. Прохор Захарович утёр рот ладонью, с наслаждением крякнул и зычно крикнул лакею, что, мол, одеваться пора. Проверенный годами службы молчаливый и исполнительный Егор споро помог барину облачиться, с поклоном выслушал приказ позвать горничную Дарьи Васильевны и вышел, плотно закрыв за собой дверь.

Оставшись в одиночестве, господин Васильев прошёлся по комнате, мысленно обдумывая всё, что хотел сказать супруге. Конечно, взывать к совести бесполезно, у Дарьи Васильевна она если когда и была, то на сей момент, бесспорно, уже давно развеялась прахом. Значит, стоит вести беседу в деловом русле, пообещать ей денег, стабильный годовой доход, причём немалый, иначе сделка не состоится. Васильев крякнул досадливо, губами пожевал. Пред собой лукавить смысла не было, денег было жаль, но и собственная свобода и честь, и так-то уже изрядно потрёпанная, стоили немало. Значит, придётся платить и платить много и долго, иначе супруга своим развратом его репутацию так испоганит, что никто из почтенных господ и руки господину Васильеву не подаст, а как, спрашивается, дела тогда вести?

- Да где там уже эта горничная? – проворчал Прохор Захарович, и тут в дверь, наконец-то, коротко стукнули.

Господин Васильев одёрнул сюртук, откашлялся и не сразу, как и положено солидному человеку, откликнулся:

- Входи.

Горничная Прасковья зашла степенно, поклонилась низко, коснувшись рукой пола и застыла, скромно опустив очи долу. Прохор Захарович опять откашлялся, произнёс строго, скупо роняя каждое слово:

- Вот что, милая… Хозяйка твоя к завтраку вышла?

- Нет, барин, - прошелестела Прасковья.

«И почему я не удивлён, – хмыкнул барин, недовольно поморщившись. – Опять, поди, до полуночи с полюбовником тешилась, с-с-стерва!»

Господин Васильев с досадой пристукнул каблуком, приказал резко, срывая на девке гнев на госпожу, чего ранее себе никогда не позволял:

- Ступай к Дарье Васильевне и скажи, что я жду её в кабинете. Разговор у нас с ней серьёзный будет, пусть не мешкает. Ступай!

Горничная опять поклонилась и поспешно вышла, внутренне готовясь к тому, что после беседы с супругом Дарья Васильевна будет лютовать и придираться к каждой мелочи. Ладно, бог с ней, лишь бы тяжёлыми предметами не швырялась, как в прошлый раз, а то ведь, оборони господь, покалечит, куда потом податься? Если только на паперть, так там и без неё, Парашки, сирых да убогих хватает.

Дверь в хозяйскую спальню была приоткрыта, хотя горничная точно знала, что барыня завсегда запирается, дабы супруг али слуги её с полюбовниками не застукали. А то был один раз конфузец с девкой, коя ещё до неё, Парани, служила. Сунулась та, бедолага, как-то раз к барыне в неурочный час, да не из любопытства, а исключительно из благих побуждений. Спросить хотела, мол, может, надо чего госпоже на сон грядущий. Стукнулась тихохонько, дабы не напугать, дверь открыла, а там такой разврат творится, что горничная у распахнутой двери к месту приросла, ноги слушаться перестали. А ту ещё, как на грех, барин шёл, ну, и увидел измену горячо любимой супруги во всей, так сказать, красе. Скандал был страшный, Прохор Захарович тогда супругу первый раз по лицу ударил, полюбовника его голышом из окошка выкинул. Дарья Васильевна, впрочем, стыдливо молчать да по углам таиться не стала, криком кричала, такими срамными словами мужа ругая, что даже лампада в красном углу от стыда погасла, еле затеплили потом. И чем же всё закончилось? Барин сутки пред спальней жены на коленях стоял, прощение вымаливая, да потом ещё цельную неделю каждый её каприз выполнял, дабы прощение заслужить, барыня мужу в отместку сразу двух новых любовников завела и вечером запираться стала, а горничную взашей вытолкали из дома и даже имя её упоминать запретили. Конечно, Параня-то от этого скандала только выиграла, её на место уволенной горничной взяли, только стоит ли сейчас лихо будить и в открытую дверь входить? Девок-то, место ищущих, в городе немало.

Девушка неловко потопталась в коридоре, прислушалась, надеясь, что к барыне заглянет кто-нибудь другой, лучше всего, лакей Ерёма, коий при каждом удобном случае норовил по заду шлёпнуть или в тёмном углу потискать, срамник, прости господи, но вокруг царила какая-то даже немного пугающая тишина. Прасковья размашисто перекрестилась, откашлялась и звонко позвала:

- Дарья Васильевна, барыня, Вы спите?

За дверью никто не откликнулся.

- Дарья Васильевна, Вас барин просит к нему в кабинет пожаловать, - горничная рискнула чуть посунуться в дверь, дабы понять, в каком углу кликать барыню.

В спальне царила темнота, в первый миг показавшаяся абсолютно непроглядной.

- Дарья Васильевна? – неуверенно позвала Прасковья, опасливо заходя внутрь и готовясь каждую секунду задать стрекача, словно перепуганный заяц. – Барыня, Вы тут?

И опять на зов никто не откликнулся, вокруг было темно и тихо. Пожалуй, даже слишком тихо. И уж совершенно точно чрезвычайно темно.

«Спит», - решила горничная, приободрилась и уверенно прошла к окну, отдёрнула шторы, мягко с чуть слышной укоризной, воркуя:

- Заспались Вы сегодня, барыня, а барин Вас к себе в кабинет просит.

Тяжёлые, не пропускающие ни единого лучика света шторы наконец распахнулись, в комнате моментально посветлело, и девушка окончательно успокоилась. Право слово, вот она трусиха, собственной тени испужалась! Уже даже негромко посмеиваясь над собственной робостью, Прасковья повернулась от окна, да так и застыла, широко распахнутыми глазами глядя на лежащую на полу, залитую кровью барыню, чьи красивые черты навеки сковала маска удивления и даже лёгкого пренебрежения.

- Ба-а-арыня, - ахнула горничная, всплеснула руками, а потом завопила в голос и бросилась из комнаты с такой