– Да нет, – Филиппа и удивила, и испугала ее неожиданно агрессивная реакция на, казалось бы, столь безобидный вопрос. – Просто спросил. Честное слово.

– Ты. Ты. Что. Не знаешь. Что я. Собираюсь. Стать. Знаменитой. Актрисой?! – именно так, отрывисто, произнесла она. Словно точку ставила после каждого слова.

– Ты говорила, – Филипп досадливо покосился на дверь. Почему он сразу не ушел? Угораздило его вступить в диалог с кретинкой! – Ты говорила, Азия. Но я не думал, что все так серьезно. Что ты претендуешь на Голливуд.

– Я? – Она едва не задохнулась. – Я претендую? Нет, милый мой. Это Голливуд будет за мною бегать. А я еще подумаю, стоит ли мне в это ввязываться. То есть, разумеется, сделаю вид, что думаю. А потом соглашусь. Мне предложат миллионные контракты, дорогой мой. Я буду улыбаться с телеэкранов во всем мире. Над моими постерами будут дрочить озабоченные подростки…

В тот момент она была похожа на умалишенную. Ноздри раздулись, как у породистой лошади, блестящие глаза потемнели. Только тогда он заметил, что ее левый глаз смотрит немного в сторону. Кажется, в Средневековье этот милый недостаток называли ведьминым косоглазием. Совершенно неожиданно Азия, невзрачная тощая Азия с мелкими, какими-то мышиными, чертами лица, показалась ему почти красивой. И – сам от себя не ожидая – Филипп бросил сумку на пол и спросил:

– А можно я тебя сейчас сфотографирую?

Она успокоилась мгновенно – словно кто-то повернул рычажок, отвечающий за гнев, и нажал на кнопку с надписью «Кокетливое спокойствие».

– Ну давай.

Филипп ловко извлек из футляра «Зенит», навел на нее объектив. Азия привычно изогнула спину и как-то по-дурацки заулыбалась. Улыбка ей не шла – у нее были некрасивые острые маленькие зубки, словно у какого-то мелкого грызуна. Она старательно изображала фотомодель из журнала «Бурда» – совершенную и сексапильную. Видимо, какой-то олух в свое время показал ей, как надо позировать. Беда в том, что ни совершенной, ни сексапильной Азия не была.

– Стоп! – прикрикнул на нее Филипп, пораженный странным преображением, произошедшим у него на глазах. Только что он видел перед собою разгневанную красавицу, и вот, словно по мановению волшебной палочки, она превратилась в кокетливую простушку.

– Что такое? – захлопала ресницами Азия. А Филипп уже знал, что ему делать.

– Ты какая-то никакая, – безразлично сказал он.

– Что ты имеешь в виду? – напряглась она.

– Думаю, что ты не очень хорошо получишься на снимке. Знаешь, тебе стоит пользоваться косметикой. Без грима ты теряешься на пленке. Слишком обычное лицо. – Он говорил, особо не задумываясь. Он хлестал ее по щекам обидными фразами, бесстрастно наблюдая за выражением ее лица – сперва удивленного, затем хмурого, как осенний рассвет. И когда ему показалось, что еще мгновение – и она вопьется своими ноготками в его небритую физиономию, он наставил на нее объектив. Все произошло так быстро, что она не успела ничего понять – молния вспышки озарила ее искаженное яростью лицо, потом еще раз и еще. У Филиппа даже пальцы вспотели от волнения.

– Что ты делаешь, кретин?! – вскричала Азия.

– Фотографирую, – улыбнулся Филипп. – Вот теперь ты мне нравишься.

– Странный ты, – обиженно вздохнула она. – Ладно, иди. Я позвоню.

Она не позвонила. Ни на следующий день, ни через неделю, ни через две. Сначала Филипп даже не вспоминал про Азию с ее сумасшедшими глазами и непропорционально длинным худым телом. У него завязались отношения с какой-то очередной вгиковской блондиночкой, простой и сладкой, как болгарская ириска. Училась она, само собой, на актерском, куда поступила с четвертой попытки без всякого блата. Видимо, долгие годы штурма престижного вуза вызвали некие необратимые изменения в ее молодой и неокрепшей психике. Во всяком случае, разговаривать она могла только о занятиях и ролях. Даже в постели, когда, предвкушая близкую сладость, он зарывался носом в ее пахнущие медом мягкие волосы, она могла похлопать его по спине и сказать:

– Знаешь, сегодня по телику будет замечательный фильм с Алферовой. Напомни мне, чтобы я не забыла включить. Мой преподаватель по вокалу говорит, что я на нее внешне похожа. Мне надо запомнить какие-нибудь ее фразы и потом порепетировать перед зеркалом. Говорят, что это полезно. Вот мой преподаватель по пластике считает…

Ее монологи могли продолжаться часами, и Филипп готов был выть на луну от тоски и злости, слушая, как она монотонно вещает об учебе. Неудивительно, что в один прекрасный день он указал ей на дверь. Блондинка как будто расстроилась и даже пустила слезу. Филипп сперва удивился, растрогался и даже готов был ее простить, но потом до него дошло, что девушка играет. Ей было наплевать на него, а сложившаяся ситуация оказалась замечательным поводом вжиться в новый образ, порепетировать убитую горем брошенку.

Расставшись с блондинкой, Филипп нисколько не приуныл – у него просто не было времени на рефлексию и тяжелую меланхолию. Декабрь подкрался незаметно, а вместе с ним и зимняя сессия. Целыми днями пропадал он в читальных залах. К зачету по фотомастерству ему было необходимо принести фотографии города. Он и думать забыл, что в конце пленки, той самой пленки, что отщелкал он на Старом Арбате, – была запечатлена Азия.

В большинстве своем ее снимки были отвратительными – девушка выглядела на них жалким заморышем. На Арбате, прислонившись спиной к грязной стене, в своей богемной захламленной квартире… Но одна фотография – та самая, на которой она стояла перед ним абсолютно обнаженная и злая, – эта фотография Филиппа потрясла. У него даже пальцы задрожали, когда он взглянул на влажный еще снимок. Азия выглядела ведьмой – взнервленной, безжалостной и сексуальной. Такой снимок вполне мог украсить обложку какого-нибудь журнала («Только не «Работницы», – рассмеялся Филипп. – Там бы эту девушку просто не поняли!»).

Он решил, что неплохо бы встретиться с этой «ведьмочкой» еще раз. И кто бы мог подумать, что этот «раз» растянется почти на целый год? Целый год в одной квартире с сумасшедшей, взбалмошной Азией – и целая жизнь с ее именем на языке, но без нее самой.

У него не было ее телефонного номера, зато он прекрасно помнил дорогу к ней домой.

Азию он застал не сразу – как маньяк, несколько дней караулил возле подъезда. Когда она наконец появилась, он глазам своим не поверил – она была одета точно так же, как в прошлый раз (в простые джинсы и грязную кожаную куртку), но почему-то, когда он увидел ее, приближающуюся, у него вдруг вспотели ладони.

А вот она отнюдь не была ему рада. Более того – сначала, как ему показалось, она даже его не узнала.

– Привет! – сказал он, порывисто поднимаясь с околоподъездной лавочки.

– Привет, – небрежно бросила она, даже не посмотрев на него, и уже собиралась было пройти мимо, но он схватил ее за руку повыше локтя.

Только тогда она с возмущенным удивлением взглянула на него и попыталась вырвать руку, но хватка у Филиппа была крепкая. Куда такому кузнечику, как она, с ним сражаться.