Хотя то, что Филипп деньги не считал, было сразу понятно – стоило только посмотреть на его одежду. Похоже, он был модником – свитера, джинсы, строгие костюмы, кожаные и бархатные пиджаки, дорогие туфли – на каждой вещи Ева обнаружила логотип, свидетельствовавший о том, что куплена она не на вещевом рынке.

Она раздвинула вешалки и поняла вдруг, откуда возникло ощущение чьего-то присутствия. Фотоаппарат. Огромный, на массивной треноге, фотоаппарат стоял в шкафу. Объектив уставился прямо на нее, на Еву. И ей отчего-то стало не по себе. «Наверное, я не модель от природы, – решила она наконец. Хотя ей понравилось позировать Филиппу, и, кажется, он ее даже похвалил – из вежливости, должно быть. – Но зачем ему столько фототехники?» – пожала плечами она.

Ева прекрасно понимала, что ведет себя не совсем прилично. И если он вдруг застанет ее за этим занятием, мало ей не покажется. Скорее всего, мужчина ее мечты просто выставит ее вон, даже не разобравшись, в чем дело. И будет совершенно прав. Но она ничего, ничего не могла с собою поделать. Ей до навязчивого зуда в ладонях хотелось прикасаться к его вещам, ей хотелось узнать как можно больше о его жизни – той жизни, которой он, судя по всему, не слишком желал с нею делиться. И она запускала руки в его карманы, выдвигала ящики и раздвигала вешалки – сама не зная, чего именно ищет. В одном из карманов Ева обнаружила несколько мятых, изрядно засаленных стодолларовых купюр.

– Хорошо живем! – присвистнула она, убирая деньги обратно. Хотя вполне могла бы присвоить их себе – хозяин явно о них забыл. Купюры лежали в летнем, по-модному мятом льняном пиджаке, а на улице – почти зима… Но Ева не воровка. Любопытная не в меру – да! Но не воровка.

В очередном кармане рука вдруг наткнулась на какой-то плотный бумажный прямоугольник. Ева машинально извлекла его на свет – это оказалась фотография, черно-белая и, по-видимому, довольно старая. Снимок немного пожелтел от времени и слегка потрескался по краям. Наверное, он был напечатан на не слишком качественной бумаге. Она посмотрела на снимок, и сердце у нее опустилось. Нет, ничего такого там не было. Просто женское лицо. Вдобавок – не слишком красивое: темноволосая девушка с острыми скулами, черными глазами и узкими жесткими губами с легкой полуулыбкой смотрит в объектив. В ней нет ничего, ровным счетом ничего особенного. Кроме выражения лица. Такое лицо бывает только у влюбленных. Оно красиво, несмотря на не очень правильные черты. Оно светится. А в глазах – игра, намек на секс, ирония…

Ева внезапно почувствовала легкий укол ревности. Незнакомая девушка смотрит так на фотографа, а фотограф – Ева была уверена в этом – Филипп Меднов. Правда, это явно было давно… Но почему он носит эту фотографию в кармане? Кто эта женщина? Она перевернула фотографию – на обратной стороне небрежным почерком было выведено полустертое временем слово «Азия».

…Азия мечтала стать мегазвездой. Не широко известной в узких кругах звездочкой-однодневкой, весело порхающей по продюсерским койкам, а именно мировой знаменитостью – шикарной, одолеваемой прессой, очаровательной, в меру капризной.

– У меня есть для этого все данные! – уверенно заявляла она, рассматривая себя в очередном зеркале.

Как любила она зеркала! Полчаса не могла прожить без своей отраженной в пудренице мордашки. Это была медитация созерцания, граничащая с нервным расстройством.

Сначала Филипп решил, что Азия – просто девчонка на одну ночь. В то время в его жизни часто появлялись вот такие «одноразовые» девушки. Конечно, она была не похожа на остальных. Эти ее грудки-вишенки и серебряное колечко… Ох уж это колечко, при воспоминании о котором у него сладко ныло в паху!

Вообще-то, Филипп ждал, что Азия непременно позвонит ему сама. Отчего-то ему показалось, что она отнюдь не избалована мужским вниманием. Стала бы нормальная красивая девчонка прокалывать себе половые губы – это же, должно быть, невероятно больно! Нормальная красивая девчонка, как полагал Филипп, и без сережек всяких себе мужика какого захочет найдет.

Уходя, он из вежливости попросил у нее телефончик, по которому, как ему казалось, он никогда не позвонит. Но не мог же он уйти просто так – девушки ведь любят, чтобы их обнадежили. В свои двадцать с небольшим Филипп Меднов считал себя тонким знатоком женских душ.

Азия лениво бросила:

– Лучше оставь свой. Там, на столике в прихожей, есть карандаш. Можешь записать прямо на обоях, так надежнее.

Филипп усмехнулся: какова! Должно быть, боится, что он не станет ей звонить. Вероятно, ее не раз, что называется, кидали.

Он брезгливо зажал между двумя пальцами засаленный обгрызенный карандаш и неровным мелким почерком нацарапал на обоях в коридоре свой номер. Эти дешевые желтоватые обои были сплошь исписаны какой-то полезной для Азии информацией. Чего здесь только не было! Не обои, а вариант Большой советской энциклопедии. Адрес парикмахерской и цены на маникюр, разница во времени между Парижем и Лос-Анджелесом, слова какой-то французской песенки, кулинарный рецепт… Попадались и телефоны мужчин. «Марк, – прочитал Филипп, – Антон, Серый, Ренат…»

– Кто это? – поинтересовался он.

– Ревнуешь? – Азия показалась в дверном проеме – одеться она так и не успела.

Он скользнул взглядом по ее фигуре и подумал: «Из нее бы получилась замечательная натурщица для какого-нибудь импрессиониста. Такие странные пропорции. Тело длинное, вроде бы худая, как селедка, а талии нет. И эта грудь!»

– И зря, – зевнула она. – Конечно, я со всеми ними спала. И не жалею. Но это прошлое. А ты – будущее.

«Ага, жди!» – внутренне усмехнулся он.

– Ну так я пошел?

– Иди, – пожала она плечами. – Я тебе позвоню… Можно я не буду провожать тебя до самой двери? Справишься с замками, надеюсь? В прихожей сквозняк, продует еще.

– Не провожай, – он улыбнулся ей, как ему тогда казалось, в последний раз. И уже от порога вдруг обернулся и зачем-то спросил:

– Слушай, а зачем тебе знать разницу во времени между Парижем и Лос-Анджелесом?

Она посмотрела на него, как врач-психиатр на пациента, которому ничего, кроме лоботомии, не поможет.

– Ну ты даешь! – криво усмехнулась она. – Париж ведь столица мировой моды. Город богемы, мекка талантов.

– И что?

– А Лос-Анджелес – это Голливуд. – Слово «Голливуд» она произнесла со сладким придыханием. – Ты никто, пока тебя не признают в Голливуде.

– Не думай, что я такой темный. Вообще-то, я во ВГИКе учусь. И где расположен Голливуд, для меня не секрет. Только вот при чем тут ты?

Он спросил это без злого умысла, однако совершенно неожиданно Азия разволновалась. Ее щеки налились яблочным румянцем, узкие бесцветные губы задрожали.

– То есть… как это при чем? – Она уперлась сжатыми кулаками в бока. Казалось, ее совершенно не волнует ее нагота – Азия не стеснялась собственного далеко не идеального тела, словно была нудисткой со стажем. – Ты… ты издеваешься?!