Объятым страшной мглой печали Открылась ясность нам в ночи: Когда пресветлы воссияли От Твоего венца лучи, Весна среди зимы настала, Заря багряна облистала, И облачный прогнала мрак.

Выйдя из полутемного храма, поэт немного постоял, давая глазам попривыкнуть к солнечному свету. Прислушался к шумному говору ребятни, собравшейся над самым обрывом, внизу которого леденела неширокая в этом месте река.

С первого раза померещилось, что они говорят на каком-то особенном наречии, так как их говор отличался странной, непривычной уху певучестью. Когда же приобвык да внял толк, о чем шла речь, то бочком-бочком подался к детям.

Завидев чужака, все примолкли и сгрудились стайкой, закрывая спинами нечто, лежавшее на снегу.

– Что здесь у вас? – полюбопытствовал господин копиист.

И нарвался на хмурые взгляды да неласковое:

– Иди себе мимо, дядя!

– Уж больно вы грозны, – хмыкнул Иван, пытаясь раздвинуть двух тесно прижавшихся плечом к плечу мальчиков. – Позвольте-ка…

– Сказано же, иди своей дорогой, брат!

Из-за детских спин, откуда ни возьмись, объявились два молодых монаха, сами всего-то пятью или шестью годами старше прочей ребятни.

– О, Козьма, Дамиан! – радостно заулыбались им малыши. – Мы снова тут нашли… А он…

– Нашли? – нахмурил светлые брови один из монахов.

Он повернулся к своему спутнику, темноволосому смугляку, и кивнул. Тот достал из-под полы подрясника кожаный мешок и наклонился к земле. Подобрал что-то со снега и быстро сунул в торбу. Потом подозрительно сверкнул на поэта черными угольями-глазами.

Иван сделал вид, что не смог разглядеть, чего это там было прибрано. Он и впрямь не рассмотрел в деталях, едва успев прищуриться и глянуть по-особому. Однако ж кусок змеиного хвоста заприметил.

«Э-ге-ге».

Владыка Варсонофий принял его не сразу. То ли и впрямь был занят. То ли просто хотел показать залетному гостю, что здесь он сам – птаха наивысшего полета, равная любому из столичных вельмож.

Когда же наконец Ивана проводили к нему в покои, то, едва взглянув на хозяина, господин копиист понял: перед ним находится истинный пастырь душ. Чем-то архиепископ напоминал покойного тятеньку. Такой же большой и добрый. И, видно, большой охотник до книжного слова. Эвон сколько книжек в шкапах! И большая груда фолиантов прямо на столе.

Поэт с удивлением приметил книги как на русском, так и на иноземных языках: латинском, немецком, французском. Непривычно зреть подобное у православного святителя. Оно бы больше пристало какому-нибудь отцу католической церкви. А отчего так, Иван и сам объяснить не мог. Возможно, памятен был шум, поднятый в прошлом году церковниками вокруг «Гимна бороде», написанного Ломоносовым и обличающего ханжество и лицемерие священства.

– Ты в латыни как, силен? – огорошил его вопросом Варсонофий. – А, господин копиист?

Иван от неожиданности заморгал глазами и замешкался с ответом. Потом неловко кивнул.

– Не пособишь ли переложить на наш язык вот это место? – протянул тонкую книгу архиепископ. – Никак в толк не возьму, о чем речь идет.

Поэт принял том и пробежал глазами текст. Пастырь корпел над изучением… сатир Горация! Это была восьмая сатира из первой книги и называлась она… Молодой человек почувствовал, как от волнения его прошиб пот. Звалась сатира «Приап»!

Латинский стихотворец представлял Приапа в своем творении статуей, украшающей Эсквилинские сады, которые разбили на костях рабов. Та жаловалась, что ее беспокоят не столько воры и птицы, сколько некие ворожеи, собирающиеся в том месте для колдовства.

Ноготь Варсонофия отчеркнул следующие строки:

Кровь в яму испущать ископанную стали, Чтоб духи собрались и им ответы дали. Личины ими две туда ж принесены. Которы сделаны из воску и волны. Едина Гекату на помощь призывала, Другая лютую Тизифону сконяла, Змеям подобны те и адским зрелись там.

– Ишь ты, как складно, – похвалил владыка. – У меня так не выходит. И вот что еще скажи мне, вьюнош. Зачем это они закапывали в землю волчью голову?

– Мню, чтоб навести порчу лютую, святый отче, – ответствовал Иван. – В латынских деревнях был обычай привешивать над дверьми волчью морду, чтоб уберечься от сглазу.