Быть братьями и сёстрами — значит совершенно одинаково относиться друг к другу. То есть быть для твоего брата или сестры именно тем, что ты есть, не больше и не меньше. Тут невозможны никакие зависимые отношения, как, например, между детьми и родителями, тут всё строится на равных, как между двоюродными братьями и сёстрами, только связи эти не столь крепкие.

И всё же.

Согласно такому Абсолютному и Всемирному Закону, как Время, и такому Загадочному и Непостижимому, как Бог, наши родственные отношения с Либеро и Фурио ни в коей мере не обязывали нас ни к какому, пусть даже малейшему, проявлению чувств.

Поэтому в тот день, когда они получили от бабушки жёлтую «Чинкуеченто», я не поспешила выйти к ним из оранжереи, а они не притормозили у ворот и уехали навсегда, не обменявшись со мной ни единым словом. Точно так же, как мы никогда не разговаривали и до их отъезда.

Полоса приморских сосен, бежавших за окном вдоль дорожного ограждения, становилась всё ниже и шире, пока не превратилась в кустарник. Превосходно подстриженная изгородь тянулась теперь рядом с нами на уровне плеч и, казалось, отшлифована тонкой наждачной шкуркой. Я наконец смогла увидеть что-то ещё. Невозделанные поля. Землю. Длиннейшие, чередующиеся тёмные и светлые полосы. Смотришь на них, и в глазах рябит.

Мама, ведя машину, была целиком поглощена этим делом и потому молчала.

Монотонное движение по ровной, прямой автостраде высвобождало сознание. Всё казалось таким простым и ясным.

Поскольку дома у нас не было телевизора и жили мы не в приморском городе, то море я до сих пор видела только на рисунке в одном учебном пособии. На странице 103. Вертикальная фотография и подпись: «Море». Тёмное, вспученное, бьются о скалы волны, и брызги взлетают в небо над маяком. Очень красиво. Вполне достаточно посмотреть один раз. И в голову не придёт, что тут можно чем-то заняться.

А вот и нет — оказалось, совсем наоборот.

Море, которое я увидела, казалось, для того только и соз дано, чтобы искушать тебя. Сверкающее и прозрачное, оно двигалось из стороны в сторону с убаюкивающей медлительностью. Широкое, необыкновенно широкое. Намного больше в ширину, чем в длину, если смотреть невооружённым глазом. Нечто движущееся подобным образом и шуметь могло только так, как шумело.

Невозможно было не окунуться в него.

Пока мама укрепляла зонт в песке, я бросилась к морю и вошла в воду. А когда вынырнула из неё, то поняла, что это и есть моя природная среда обитания. Если бабушка в своей предыдущей жизни была Марией-Антуанеттой, то я, несомненно, рыбкой. А если уж говорить совсем точно, золотой.

Мама догнала меня в воде, взяла за руки и велела быстро двигать ногами.

В несколько дней я научилась лежать на воде, а к концу недели уже умела плавать.

Тот, кому пришло в голову напечатать вертикальный снимок моря, просто непорядочный человек.

Перед отъездом Мария сказала, что отправиться на каникулы означает вынуть вилку из розетки, но я, честно говоря, из этой электрической метафоры поняла только, что она не поедет с нами выключать эту вилку. Более того, судя по количеству вентиляторов, софитов и проводов, собранных за оранжереей, она немало ещё вставит вилок в розетки.

Будь всё только так, как она объяснила, я рисковала бы не понять, что же такое каникулы. Но получилось наоборот.

Когда, выйдя из машины, я вошла в дом, совершенно непохожий на наш, то словно попала в другое измерение.

Полнейшая новизна обстановки, которая сразу же чудесным и решительным образом изменила наши привычки, со всей очевидностью показала мне, что такое на самом деле каникулы: время, когда всё как будто остановилось, как в детской игре «Замри!». На каникулах тебя не арестует полиция, если пропустишь занятия, не провалят на экзамене, если не станешь каждый день выполнять домашние задания, и не проснёшься усталой, если поздно ляжешь спать накануне.

На каникулах время останавливается. А с ним и последствия.

Мама за все три месяца ни разу не ездила домой, чтобы полить свои тюльпаны, и всё же, когда мы вернулись, они оказались, как никогда, белыми и свежими.

На каникулах не нужно ни о чём беспокоиться.

Значит, и о том, к примеру, что Марио, не заставая меня теперь дома, перестанет звонить.

Не зная и этой заботы, я все три месяца занимала всё своё время, своё тело и свои мысли тремя делами: плавала, убеждалась, что маме больше не приходит в голову мысль, будто она кого-то убила, и, бродя по дому, искала вместе с бабушкой призраков Грейс и Стенли.

Грейс — известная английская писательница, сочинявшая любовно-сентиментальные романы, а Стенли — её издатель. Они умерли в этом доме у моря за два года до того, как бабушка купила его. От удара током. В ванне. Оба. Позанимавшись любовью.

Я находила эту историю необычайно красивой.

Особенно когда в конце Грейс, желая задержать Стенли в ванне, чтобы он не вернулся к жене, подняла с пола фен и, прежде чем бросить в воду, включила.

О том, как занимаются любовью, у меня не было ни малейшего представления.

Но это совершенно не имело значения.

Как занимаются любовью, мне объяснил Этторе, наш сосед по городскому дому.

При том, что я не просила его об этом. В самом деле, мне и в голову не пришло бы расспрашивать кого бы то ни было. Конечно, не из стеснения. Сами по себе слова «заниматься любовью» были для меня совершенно прозрачны. Они означали, что люди любят друг друга, и всё. А что существует какой-то особый способ делать это, я и представить себе не могла.

Когда Этторе навёл порядок в моих абстрактных эротических представлениях, я была уже в пятом классе.

За прошедшие четыре школьных года не произошло ничего особенного.

Приобретённый ранее опыт помогал мне выходить практически из любого положения, что бы ни случилось, в течение самое большее двух часов. С Ноэми мы жили в любви и согласии, а с Людовикой — в такой вражде и разногласии, что просто одно удовольствие.

Сёстрам я на всё отвечала «да» и перестала мучить их и мучиться сама разными вопросами. Почему Бог невидим? Кто его так назвал? Кто его родители? Но если он никогда не рождался, как же он может существовать? Если мы все — дети Божии, выходит, мои родители мне брат и сестра? Почему Бог говорит со всеми моими подругами, а со мной нет?

Этот Бог, которому нечего было сказать мне, давно уже не имел ко мне никакого отношения.

— Легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому попасть в Царствие Небесное, — заявила однажды Мать-настоятельница.

Я уже открыла было рот, собираясь задать вопрос, но вовремя спохватилась, ведь никогда не знаешь, что придумают девочки, и решила поговорить об этом дома.

А что, мы действительно такие богатые или только так говорится? И нет никакой возможности стать бедными, хотя бы спустя какое-то время? Вы уверены? Клянётесь?