Лицо Петровского кривится как от зубной боли.

— Только сейчас выяснилось. Родители не простые, а дедушки так вообще старые партийцы. Еще Ленин принимал. Звонили из ЦК, просили принять меры. Понимаешь, какую кашу ты заварил?

Оба мужчины смотрят на меня.

— Этот нарыв все-равно бы лопнул — философски пожимаю плечами — Я так понимаю вопрос с моим вступлением наверху решен.

— Да, решен — ректор думает о чем-то своем. Непростое у него сейчас положение. И рыбку съесть и в дамки влезть. Что же мне делать с партией? В своей «прошлой» жизни я в ней состоял, но больше частью формально, для галочки. Думал сделать карьеру в школе. Завуч, потом замдиректора, директор школы. Мужчин мало, их охотно назначают на руководящие должности. Но с одним условием. Ты должен быть в партийной номенклатуре. Так на любом заводе начальник цеха — номенклатура райкома, директор — номенклатура горкома партии. Без их согласования не происходит ни одного назначения. Партийные органы контролируют движение по должностям во всей стране вплоть до Политбюро, которое сейчас называется Президиумом ЦК.

— Я согласен. Спасибо за доверие. Что от меня требуется?

— Михаил Васильевич, даст тебе образец — напишешь заявление. И учи Устав. Читай газету Правда.

— Гонять на комиссии будем жестко — продолжает Солодков — Но если все пройдет хорошо…

Кто бы сомневался…

— …то выступишь с докладом на парт-конференции МГУ 29-го мая.

— Разве мне положено? — удивляюсь я.

— 28-го погоняем тебя по Уставу, к 29-му документы будут готовы.

— И на какую же мне тему выступать?

— Ты же с факультета журналистики? Давай про успехи социалистической журналистики в деле построения коммунизма.

Я внутренне морщусь. Ну что за… цензурных слов нет.

— Нам нужно, чтобы от молодежи было два докладчика — продолжает Солодков — Из горкома приедут на парт-конференцию. Имей в виду. И вот что еще… Побрейся!

— Никак нельзя, товарищи! Врачи шрам запрещают беспокоить.

Делаю расстроенное лицо, пожимаю плечами. Ректор и Солодков переглядываются. Петровский машет рукой. Попрощавшись и написав заявление я отправляюсь печатать Город. Роман сам себя не напишет.

19 мая 1964 года, вторник, 13:43.

Москва, район Пушкинской площади.

— Это он?

— Нет, не он.

Я присмотрелся к молодому парню, что зашел в подъезд. Нет, не похож.

— Сессию завалим — тяжело вздохнул Коган — Это у тебя одни автоматы, а меня преподы не любят.

— А ты умничай поменьше — хмыкнул Кузнецов — И все будет пучком.

Мы втроем сидели во дворе дома номер три, рядом с Пушкинской площадью и делали вид, что читаем книги. Рядом Литинститут, учебный театр ГИТИС — картина привычная. Нас не видно — мы сидим за небольшими цветущими березками. Но нам видно все. И мы ждем в гости Юру Айзеншписа.

Откуда я это знаю? Из мемуаров самого продюсера. Который сейчас к музыке никакого отношения не имеет, а является крупным теневым воротилой. Спекулирует валютой, крутит различные противозаконные сделки. Одна из схем, по которой работает Юра — и он сам подробно рассказывает о ней в мемуарах, с которыми мне удалось ознакомиться в «прошлой» жизни — скупка в магазинах Внешторгбанка золотых слитков и перепродажа подпольным цеховикам. Несмотря на то, что «желтый металл» продается только за валюту и только иностранным гражданам — это не является препятствием для Юры. На него работает целая команда иностранных студентов из Университета Дружбы народов. Сначала Айзеншпис закупается валютой у «бегунков». Это специальные люди, которые в Москве пристают к иностранным туристам и просят продать доллары. Ручеек баксов стекается в карман Айзеншписа со всей столицы. «Бегунки» работают у гостиниц, рядом с Кремлем, у ГУМа… Стоимость долларов на подпольном рынке — 4 рубля за один бакс. При официальном курсе 90 копеек. Далее валюта вручается студенту, иногда даже импозантному негру, и тот покупает килограммовый слиток. За полторы тысячи долларов.

Таких крупных покупателей в обязательном порядке «пасет» КГБ или ОБХСС. Но и это предусмотрено. Студент сразу после покупки прыгает в специальное такси с прикормленным водителем. Тот дает по газам и отрывается от слежки. Есть даже особое место — дорога вокруг пруда возле метро Сокол. Если проехать по периметру пару раз — видно, следует ли кто за тобой или нет. Студент выходит, оставляя слиток на заднем сидении — «ах, забыл, какой растяпа»!

Даже если схватят водителя, определив по номерам машину, то тот только разведет руками. Ну мало ли, что забыл пассажир. И мало ли, что нашел следующий пассажир.

Ясно, что после студента, на заднее сидение садился именно Айзеншпис. И ехал он на Пушкинскую, продавать слиток цеховикам. При общих расходах в 8500 рублей, слиток продается за 20 тысяч! Больше ста процентов прибыли. Ну кто может устоять? Не устоял и Юра. Каждый вторник он лично сдает золото на явочной квартире. Примерный адрес которой зачем-то приводит в мемуарах.

— Этот?

— Нет.

Лева недовольно засопел, хлопнул книгой по скамейки.

Теперь уже нахмурился Кузнецов.

— Мы рискуем всем. Учебой, именем, ради денег того, чтобы прищучить каких-то цеховиков?

— Дима, мы уже это обсуждали. С чего начинали большевики? С эксов! Сталин с Камо грабил банки, братья Кадомцевы на Урале проводили экспроприации…

— Это была царская Россия! А мы в СССР живем…

— Парни — Лева отбрасывает книгу — Я боюсь. Просто боюсь. Я с вами, но…

— Это Айзеншпис! — я замечаю молодого, худого мужчину, идущего вдалеке по улице. Делаю мгновенный прокол в свою память. Смотрю на фотографию на обложке книги. Опознать молодого «продюсера» легко — большие уши, сломанный нос. Айзеншпис несет в руках небольшую сумку. Озирается. Нас не видит — деревья скрывают. Я гляжу по сторонам. Во дворе пусто. Лишь ветер несет по улице пыль.

Внимательно смотрю на Леву.

— Еще не поздно уйти. Потом все.

Коган упрямо сжимает губы.

— Я с вами.

— Даже не сомневался — ворчит Димон, наматывая армейский ремень на руку. Я повторяю его движение. Петля обвивает кисть, бляха с частью ремня образует ударную часть. Эффективное оружие. А главное, неоднократно апробированный в драках. Сначала Кузнецов, когда узнал о моем плане-импровизации, предложил вооружиться совсем конкретно. Ножами, арматурой… Но Айзеншпис писал, что встречался с цеховиком один на один. Справимся и так.

— Только держись позади нас — напоминает Леве Димон — Мы вынесем их и только потом ты зайдешь.

— Не дурак, понимаю — буркнул Коган.

Хлопает дверь. «Продюсер» зашел в подъезд. Мы по одному быстрым шагом догоняем. Вокруг по-прежнему пусто. Рабочий день, плюс жара. Желающих прохлаждаться во дворе — нет. Если бы были — я бы отменил акцию. Зачем нам лишние свидетели?