Но на этот раз, как ни странно, все пошло куда лучше, чем он ожидал.

Уменьшение, потребное для превращения в гуся, напоминало выдавливание пасты из тюбика, теперь же происходило как раз обратное. Он раздувался, как воздушный шар, — особенно голова. Парка на нем натянулась и лопнула, испустив пух.

Шея и плечи слились с туловищем, глаза растопырились по обеим сторонам раздувшейся головы. Руки, растущие не столь быстро, сплющились, преобразились в плавники — словно варежки на них натянули — и сползли к талии. Ноги срослись, со ступнями и вовсе творились какие-то чудеса, но его это не слишком тревожило. Самое прикольное вытворял рот: он разъехался до ушей, и полукруглая пятнадцатифутовая улыбка рассекла голову пополам.

Нижних зубов как не бывало, зато верхние удлинились и вылезли наружу — скорее усы, чем зубы.

Паника вспыхнула, лишь когда он опрокинулся и ушел под воду. Сейчас ты утонешь, замерзнешь или все вместе, кричали человеческие инстинкты — но ничего подобного не случилось. Вода, ни теплая, ни холодная, ощущалась просто как воздух. Он, правда, пробубнил нечто китовое, пока не заработало дыхательное отверстие, но это было скорее весело.

Потом все устаканилось. Он висел в пустоте, футов на двадцать ниже поверхности. Аэростат «Квентин» запущен: теперь он кит-полосатик длиной с баскетбольную площадку, и ему хорошо.

Несколько минут они с Плам стояли голова к голове. Потом, как-то согласовав это друг с другом, всплыли, выгнули спины, всосали галлоны воздуха и нырнули обратно.

Квентин не помнил, чтобы когда-нибудь ощущал такое спокойствие. Он, синхронно с Плам, взмахнул своим мощным хвостом и поплыл. Почти никаких усилий он при этом не делал — стоять на месте было трудней. Заглотнув огромную порцию воды (глотка без труда все вместила), он выпустил ее назад через эти прикольные зубы (они в самом деле назывались «китовый ус», он вспомнил). Во рту остался вкусный осадок криля; Квентин посмаковал его и проглотил.

Он думал, что в пакет его китовых чувств войдет некое суперокеанское зрение, но на самом деле видел немногим лучше, чем человек. Глаза по бокам головы сужали обзор, и шеи у него больше не было: чтобы перевести взгляд, приходилось вращать глазами или перемещать все свое исполинское тело. Раздражало также отсутствие век и невозможность моргать; со временем эта потребность снизилась, но окончательно не пропала.

Течения указывали дорогу в открытый океан. Выйти туда из пролива Бигл не составляло труда, оставалось лишь выбрать между Тихим и Атлантическим. Они выбрали Атлантику.

Как только Огненная Земля осталась позади, мир Квентина расширился до необозримых пределов. Ничего, что зрение неважное, зато слух…

Океан для синего кита — это огромная резонаторная камера, бубен, натянутый между массивами суши. Благодаря пронизывающим его вибрациям Квентин как бы на ощупь чувствовал очертания и пропорции водной стихии. Будь у него руки, он мог бы нарисовать побережье Чили, побережье Антарктиды и рельеф океанского дна между ними.

Звуки издавала не только необъятная камера, но и сам Квентин: он умел петь.

Его глотка испускала звуковые импульсы, как австралийская труба диджериду или туманная сирена. Океан полон голосов, как коммутатор, или эхо-камера, или тот же Интернет: закодированная информация передается в виде запросов-ответов. Киты все время переговариваются друг с другом, и Квентин присоединился к ним: язык для этого учить не понадобилось.

Великая тайна открылась ему. Киты не просто общались — они творили чары, перекрывая весь океан сетью подводной магии. Многие чары были коллективными; они управляли огромными косяками криля, укрепляли шельфовые ледники. Вспомнит ли он об этом, когда сделается опять человеком? Ну, не вспомнит, так и не надо.

Еще киты сдерживали то, что пыталось подняться из черной бездны, — но что? Гигантских осьминогов? Ктулху?[13] Ископаемую акулу-мегалодона? Квентин так и не узнал этого, что его только радовало.

Кит гораздо больше соответствовал личности Квентина, чем гусь, лис или белый медведь. Громадный мозг с привычной скоростью перерабатывал информацию, но это не значило, что Квентин на сто процентов остался прежним собой. Квентин-кит был спокойным, мудрым, довольным Квентином. Он двигался, как живая планета, сквозь синюю мглу, не боясь никого и не требуя ничего, кроме воздуха и криля. Ширина пролива Дрейка составляет около пятисот миль; его пересечение должно было занять двое-трое суток, но понятие времени интересовало Квентина все меньше и меньше. Время подразумевает какие-то перемены, которых в жизни синего кита почти нет.

Он замечал все, но ни о чем не тревожился. Пролив Дрейка славится худшим в мире климатом, но когда Квентин всплывал набрать воздуха каждые четверть часа, волны лишь чуть сильнее обычного били в его гладкую спину. Они с Плам, великие синие боги, плыли бок о бок, и все вокруг воздавали им почести: рыбы, медузы, креветки. Однажды рядом возникла большая белая акула со своей злодейской ухмылкой — зубов столько, точно брекеты ей надели. Идеальная машина для убийства, но в общем миленькая.

Через некоторое время дно стало заметно выше. Он почти позволил себе забыть, зачем они здесь, раствориться в синей китовости — но они не просто так приплыли сюда…

Теперь начнется самое неприятное. Им придется выброситься на берег — хорошо бы на песочек, но скорее всего на каменистую отмель, если не хуже. Не повредить бы шкуру, не поранить непрочное ребристое брюхо. Они обменялись стонами, направляясь к берегу.

Другие киты предупреждали их, что впереди слишком мелко. Осторожно! Смените курс! Игнорировать их было на удивление трудно — Квентин чувствовал себя пилотом падающего боинга-747, которого диспетчеры Христом-Богом заклинают взять рычаг на себя. Но курс оставался прежним, и хвосты пенили воду. Будь у Квентина и Плам зубы, они сцепили бы их.

Очнулся он, лежа лицом вниз под белым небом на черных камнях. Слабый прибой Южного океана обжигал холодом его голые ноги, уже начинавшие коченеть. Так, должно быть, чувствует себя новорожденный, выброшенный из теплого, обволакивающего, питающего моря в ослепительный твердый мир. Хреново, короче.

Квентин сделал единственное, что могло хоть немного утешить: закрыл глаза впервые за трое суток и с минуту не открывал. Он соскучился по своим векам.

Рядом лежала Плам. Минуту назад он не смог бы повернуть голову и посмотреть на нее, но бледный человеческий кумпол совершил это без труда. Она тоже смотрела на него, вся дрожа.

— Последний этап, — произнес он хрипло.

Надо же, губы. И зубы. Он потрогал их языком.

— Последний этап, — повторила Плам.

Квентин кое-как поднялся, но сила тяжести, старый враг, тут же швырнула его обратно. Что за дурацкий способ передвижения. Точно телефонным столбом балансируешь, держа его за один конец.