— Не слышал.

— О нем мало еще кто слышал.

— А у кого учился?

— У дяди, который сейчас во Франции. А когда тот уехал, у его друга, который в Академии Генштаба преподает.

— Так твой дядя монархист?

— Нет.

— Кадет?

— Нет.

— Ну, так кто? Не революционер же, раз с офицерами знается.

— Да он сам по себе.

— Но убеждения-то политические у него есть?

— Ты знаешь, по-моему, нет. Он всегда говорил, что политика его не интересует.

— Ну и беспринципный же тип твой дядя.

— Это почему еще?

— Но как же можно не интересоваться политикой? Это значит наплевать на людей. Ведь надо быть очень циничным человеком, чтобы считать, что существующий сейчас в мире порядок вещей справедлив. А значит, всякий порядочный человек должен сражаться за свободу. Стало быть, заниматься политикой. Ну, вот ты борешься за свободу Польши. Положим, я не согласен с тобой по целому ряду вопросов, но позицию твою понять могу. А вот от принципиальной беспринципности, которую исповедует твой дядя, меня просто воротит.

— Ни я, ни он не собираемся навязывать никому своих взглядов, — запальчиво возразил Янек. — Этим мы от вас и отличаемся.

— Но ведь и мы не собираемся.

— Это как сказать. Вы же хотите отменить частную собственность. То есть отобрать у людей их имущество. Это что — не навязывание? Не насилие?

— Но ведь это восстановление справедливости. Частная собственность буржуазного сословия в принципе украдена у народа.

— С вашей точки зрения. А с моей — вы хотите ограбить честных предпринимателей.

— И это после того, как я без малого год излагал тебе учение Маркса?

— Как говорит мой дядя, ни одно учение не может быть лучше, чем те, кто его проповедует.

— И чем же мы, по-твоему, плохи?

— Вы? Да ничем, кроме того, что готовы людей миллионами убивать ради своих идей. Такой режим устроите, что буржуазные эксплуататоры ангелами без крыльев покажутся. Все потому, что умные больно. Вы считаете, что за других вправе решать. А знаешь что, не пойду я сейчас в полицию. Надоели вы мне все со своими разговорами. Сейчас в стране такой бардак из-за войны, что потеряться не сложно. В поезд сяду и поеду на перекладных в Варшаву.

— Там же немцы!

— А мне один черт, что немцы, что русские. Я хочу, чтобы Польша свободной была. Через фронт перемахну, уж не сомневайся. И не ходи за мной со своим Марксом. Я против вас до последней капли крови сражаться буду.

— И не пойду. Иди своей дорогой. Связался я с тобой на свою голову. Прощай.

Локтаев развернулся и зашагал назад в деревню.

— Прощай! — крикнул ему вслед Янек. — Когда свои же тебя на расстрел поведут, еще вспомнишь мои слова.

Несколько минут Янек шел по дороге, перебирая в голове весь разговор с Локтаевым. Ему было очень обидно, что буквально через несколько часов, после того как Василий спас его, они рассорились по пустяковому поводу. «И как объяснить человеку, что он неправ? — раздраженно думал Янек. — Ведь я точно знаю, что будет. Я точно описал ему все предстоящие события до восемьдесят второго года. Даже сказал, что видел будущее. Но все рассказанное не укладывается у человека в голове, и он мне не верит. Чуть сумасшедшим не объявил. А уж как обижается, когда я его Маркса критикую. Правильно говорил дядя Игорь, нет смысла раскрывать людям знания, пока они не готовы к их восприятию. Или просто не заметят, или извратят. Вот бы было здорово: вышел, рассказал — и все образумились. Так ведь нет, каждый слышит только то, что хочет услышать. А в итоге все идут к гибели. Убеждать бесполезно. Надо вмешаться в события. Сделать так, чтобы история изменилась резко и бесповоротно. Но как?»

Лес вокруг дороги расступился, и Янек вышел на поляну. На правой обочине стояла телега без одного колеса, около которой возились двое: крестьянин и еще какой-то черноволосый низкорослый усатый мужчина лет тридцати пяти — сорока, в широких штанах, сапогах, пиджаке и картузе. Ссыльнопоселенец, решил Янек. Завидев Янека, крестьянин окликнул его:

— Эй, парень, подсоби! Колесо, вишь, отвалилось.

Янек подошел и отложил в сторону ружье.

— Поднимите-ка, ребята, телегу, — попросил крестьянин, — а я колесо прилажу.

— Становись сюда! — властным голосом с заметным кавказским акцентом приказал ссыльнопоселенец.

Только теперь Янек заметил, что ссыльнопоселенец здорово смахивает на грузина. Парень раздраженно посмотрел на него. Маленький, рябой, со следами оспы на лице. Но было в этом человеке нечто, что подавляло, заставляло подчиняться его воле. Не в силах совладать с внезапно охватившей его робостью, Янек покорно подошел к телеге и навалился на нее всем весом. Грузин тоже подналег, и крестьянин ловко приладил слетевшее колесо к оси.

— Ну, вот и сладили, — довольно сообщил он, — Ты куда путь держишь, парень?

— В полицию, отметиться, — ответил Янек.

На всякий случай он быстро отошел на два шага в сторону и прихватил двустволку.

— С ружьем-то в полицию? — удивился крестьянин.

— А что? На обратном пути, глядишь, дичи какой подстрелю.

— И то верно. — Крестьянин достал кисет и принялся скручивать самокрутку. Ему явно хотелось поговорить. — То-то, я смотрю, ты из ссыльных. А я вот тоже ссыльного возил. На комиссию. Да не годен он к службе. Рука, вишь, сухая. Тебя-то в армию не берут? Молод еще?

— Молод, — отмахнулся Янек.

Теперь грузин целиком захватил его внимание. Что-то напомнили ему слова крестьянина о высохшей руке. Присмотревшись, Янек заметил, что ссыльнопоселенец действительно держит левую руку как-то неестественно согнутой.

— То-то, молод, — осуждающе проговорил крестьянин. — Супротив царя озоровать-то не молод. Тебя за что сослали?

— За агитацию, за свободу Польши, — ответил Янек и повернулся к грузину: — Поляк я. Послушай, тебя как звать?

— Иосиф, — ответил ссыльный, мрачно глядя на Янека.

— Грузин?

— Да.

— Не из большевиков ли?

— А тебе зачем?

— Да так, интересно. Я Дзержинского встречал.

— Не знаю такого, — отрицательно покачал головой ссыльный.

— Да большаки они, — вновь вступил в разговор крестьянин. — Они на моем дворе с Яковом живут. Так только и слышно: большаки, меньшаки, РСДРП, тьфу, будь она неладна.

— Слушай, ты не Сталин? — решился наконец спросить Янек.

Грузин, прищурясь, устремил на Янека такой тяжелый взгляд, что у парня мурашки побежали по коже.

— Да не, обознался ты, парень, — снова подал голос крестьянин. — Точно не Сталин. На «Д» евонная фамилия. Дугашили, кажись.