Лакмусовой бумажкой в романе самозванца с Мариной могут быть все брачные договоры, заключенные Мнишеками с самозванцем. Одуревшие от жадности Юрий и Марина требовали много, а Григорий покорно на все соглашался. При этом он прекрасно знал, что выполнение хоть половины условий Мнишеков стоило бы головы не только ему, но и самому законному московскому царю, тому же Федору Иоанновичу или даже Ивану Грозному.

24 апреля 1604 г. Лжедмитрий написал письмо папе Клименту VIII. В нем Отрепьев именовал себя «самой жалкой овечкой», «покорным слугою» Его Святейшества. Он отрекался от «заблуждения греков», признавал непорочность догматов веры «истинной Церкви» и, наконец, целовал ноги Его Святейшества, как «ноги самого Христа», и исповедовал полную покорность и подчинение «верховному пастырю и отцу всего христианства». В то же время, хотя он и рад был, что нашел вечное царство, более прекрасное, чем то, которое у него так несправедливо похитили, и выражал готовность, если на то будет воля Провидения, отказаться от престола своих предков, он допускал также, что Всевышний мог избрать его проповедником истинной веры, дабы обратить заблудшие души и возвратить в лоно католической церкви великую и набожную нацию.

Обещания претендента были приняты в Риме с радостью, и папа написал на полях письма: «Возблагодарим премного бога за это…» Иезуиты получили полномочия использовать, таким образом, достигнутый в религиозном отношении успех. Что же касается политической стороны дела, то тут папа, наоборот, оказался крайне осторожным. Он соглашался не видеть в Димитрии более нового португальского короля-самозванца, но в ответе на его послание называл его «дорогим сыном» и «благородным господином» – и все!

Известив папу о своем обращении в католичество, Лжедмитрий в тот же день покинул Краков и вместе с Юрием Мнишеком направился в Самбор.

Как писал С.М. Соловьев, «Мнишек собрал для будущего зятя 1600 человек всякого сброда в польских владениях, но подобных людей было много в степях и украйнах…»[53]. Цитата приведена умышленно, дабы автора не заподозрили в предвзятости. Первоначально местом сбора частной армии Мнишека был Самбор, но затем ее передислоцировали в окрестности Львова. Естественно, что это «рыцарство» начало грабить львовских обывателей, несколько горожан было убито. В Краков из Львова посыпались жалобы на бесчинства «рыцарства». Но король Сигизмунд вел двойную игру, и пока воинство Мнишека оставалось во Львове, король оставлял без ответа жалобы местного населения на грабежи и насилия. Папский нунций Рангони получил при дворе достоверную информацию о том, что королевский гонец имел инструкцию не спешить с доставкой указа во Львов.

Ну а что натворила в России частная армия пана Мнишека, отечественному читателю хорошо известно. Зато наши историки и СМИ принципиально не хотят показывать нам польскую трактовку событий 1605–1618 гг.

Вот я беру современную (2004 г.) официальную историю Польши: «В 1605 г. несколько магнатов (Мнишек, Вишневецкий) при молчаливом согласии двора организовали интервенцию в поддержку самозванца Лжедмитрия. Нашлось несколько тысяч авантюристов, рассчитывавших на добычу от грабежей. Вряд ли эта акция свидетельствовала о нехватке средств к существованию у представителей малоземельной шляхты. Поход ничем не отличался от предпринимавшихся прежде и впоследствии военных походов магнатов – за Днепр, Днест или в Ливонию»[54].

Обратим внимание, поход ничем не отличался от «военных походов» магнатов. То есть признается, что банды террористов без санкции короля столетиями терроризировали соседей по всему периметру границ Речи Посполитой.

А вот историк начала XVII века Ян Подгорецкий считал, что «поляки оказывались орудием Божьей кары, а сопротивление московитов виделось оскорблением самого Бога и потому немыслимой дерзостью». Так, в брошюре «Страсти солдат обоих народов в московской столице» писалось, что московиты в Москве «как изменнические волки, на благородную кровь нашу руки тиранские подняли»[55].

Станислав Немоевский в свих записках о московской войне за 1606–1608 гг. называл «московитов» «народом, вероятно, самым низким на свете»[56].

Павел Пальчовский указывал на отсутствие у московитов всякого порядка и на то, что они плохие хозяева своей земле. При этом он восклицает: «Разве можно найти худший и более предательский народ под солнцем мира, нежели этот? Человеческий ли он, или скорее змеиный или ящерный народ?» Московиты, которых «нет более убогих и никчемных», при этом раздражают его своим «гордым поведением». Города московитские он предлагал превратить в польские колонии «по образцу римских колоний». Стоит отметить, что это, в его понимании, стало бы экспансией «przestrzeni wolności» (т. е. «пространства свободы»)[57].

Для обоснования захвата русских земель в Польше в XVI веке была создана теория сарматизма.

«Сарматский миф обосновывал экспансию на восток. Сарматы – древний народ, обитавший широко на юго-восток от Польши, а соответственно концепт “Европейской Сарматии” стал основой для претензий на все литовские и русские земли, и дальше на восток, так как вся эта земля “по праву” должна быть сарматской, то есть принадлежать польской шляхте. Так, например, Мартин Пашковский утверждал, что поляки являются наследниками земель на Оке, Волге и Дону, а русских называл пасынками сарматов, не имеющими прав на эти земли. Были и крайние проявления сарматской мегаломании: так, Войчех Демболенцкий утверждал право Польши “на всю Азию, Африку и Европу”. При этом идеология Польши как Форпоста христианства привела к тому, что образ сармата в XVII в. был закреплен только за католиками, а польская шляхта превратилась в некое подобие воюющего католического ордена.

Павел Пальчовский в своих сочинениях даже проводит параллель между московитами и индейцами в Америке: как испанские конкистадоры подчиняют себе эти варварские народы, так и поляки на Востоке подчиняют себе русских. Русские – это и есть индейцы Востока для “польских идальго”»[58].