Приводят в порядок хаотичное

И отыскивают пути в вечном мраке.

Если бы только людям можно было объяснить, что с языком дело обстоит в точности так же, как и с математическими формулами — и то, и другое представляют целый мир.

Новалис

Шкатулка раскрылась. Тиниус, одеревенев от неподвижности, выполз наружу, свернутыми в рулон и пока что неопубликованными писаниями отряхнул со штанов пыль и в таком виде вернулся в мир, где никогда не чувствовал себя дома. (Но вы-то все же ощущаете отсутствие некоего стержня, удерживающего ваш мир от крушения? Книги для Тиниуса означали целый мир почти так же, как для других математические формулы. См. выше.) Повсюду, где он, подобно Каину, проходил через села, слава его, опережая его, вздымалась дюнами пустынного песка, и сквозь крупчатую мглу он видел лишь неясные очертания тех, кто, узнав его, тут же от него отворачивался. Тиниус скитался целое пятилетие. В Гребендорфе, неподалеку от Дуброва, он стал на постой у одного из весьма и весьма дальних родственников, каменщика Шипана, подвигнутого на подобный акт гуманизма то ли перспективой бесплатно повысить свой культурно-образовательный уровень, то ли любовью к ближнему. Пасторы и дьячки могли рассчитывать на бесплатный харч.

Со времен студенчества Тиниуса здесь мало что изменилось. Только теперь сам Тиниус из кожи вон лез, чтобы выставить себя в самом выгодном свете, ведь он, оказывается, стал в этих местах живой легендой. Он на удивление подробно живописал даже не доказанные судом деяния — без этих противных сослагательных наклонений, — будто сам был их очевидцем. Уже по одному нечаянно оброненному кем-либо слову, по одному зыбкому слуху он составлял каркас, чтобы тут же нанизать на него динамику событий. Скажем так: Иоганн Георг Тиниус вдыхал новую жизнь в пастеризованные россказни, которые пересказывала друг другу вся деревня, и выбивавшие из колеи крестьянское житье-бытье, доводя до безумия в первую очередь женский пол — если дети или же воздыхатели дарили какой-нибудь деревенской даме букет цветов, та, припомнив трагические события и придя в ужас, держала его в скованных судорогой страха руках у самых коленей, предусмотрительно отвернув нос, чтобы, не дай Бог, ненароком не нюхнуть его, отчего жутко немел затылок.

И семинары, как правило, завершавшиеся бесплатной кормежкой, также поддерживали настроение слушателей, настраивая их на духовный лад. Так как Тиниус вот уже четверть века не заглядывал ни в одну научную книгу и, после того как его библиотека была выставлена на продажу, не имел в личном пользовании ни одной, бывало, что, делая очередной экскурс, он едва не оказывался в тупике, но ему всегда удавалось, нахватав от разных зодчих элементы каркаса, кое-как соорудить пристойный образ, пленявший знакомыми каждому чертами. «Да мы недостойны даже снять ему башмаки». Гости почти всегда уходили с таким признанием, откушав от бесплатного стола. (Весьма надежный и информированный источник.)

Столь же охотно обсуждаемой темой, как и темперамент его россказней, было и недюжинное здоровье экс-пастора. Не подлежало сомнению, что хитрец этот в совершенстве владел знаниями всех полевых и лесных трав, включая и стимулирующее воздействие мелиссы, а также — и это было его личным открытием — о благотворном воздействии на мозг тыквы. (К сожалению, наш желчный пузырь не переносит этого овоща.) Поэтому детишки перочинными ножичками вырезали на тыкве, росшей в огороде у пастора, шутливые стишки следующего содержания:

Пусть мудрец-магистр накормит тебя до отвала!

Даст Бог ему долгих лет жизни,

Пусть не устрашится он смерти.

Тыква, естественно, представляла собой гигантский экземпляр, так что текста влезло на нее столько, сколько не поместилось бы и на классной доске. Магистру, разумеется, выдалось отведать этой тыковки. Но вот страшился ли он смерти, или же нет, это вопрос сложный. Лишь раз он заявил одной тщеславной мамаше, которая спала и видела, что дети ее будут целеустремленнее и умнее: «Не надо желать ничего подобного, сударыня! В том-то и состояло мое несчастье, что я был таким умником, что лез из кожи вон, чтобы побольше узнать! Куда было бы лучше, если бы меня заставили просто пасти овечек; я бы тогда, как мой отец, так и остался бы честным овцепасом». (Этот источник, однако, не столь надежен и не столь хорошо информирован.)

Нерешенной загадкой для жителей Гребендорфа было, откуда Тиниус изыскивал деньги для своего скромного жития. Сам он всегда объяснял, что, дескать, не порывал связей с масонами и до сей поры остался одним из «братьев — вольных каменщиков», так что ему назначена небольшая пожизненная пенсия. И хотя продолжали циркулировать слухи, что он адепт, но поскольку члены тайного духовного ордена в свое время не смогли его освободить, все думали, что речь могла идти всего лишь о небольшом пособии, раз в году и выплачиваемом его прежней общиной на родине. Два раза в год Тиниус отправлялся в девятичасовой пеший марш до Берлина за деньгами. Почтовые экипажи вызывали у него недоверие. (Естественно.) Без посоха, безоружным он отмахивал целые мили по полям и лесам. Если кто-то пытался его остеречь, дескать, опасно, и все такое, он отвечал цитатой из 22-го Псалма: «Господь — пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он направляет меня на стези правды ради имени Своего! Если я пойду и долинок) смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня». (Весьма надежный и информированный источник.)

Долина смертной тени забрезжила 24 сентября 1846 года. За два дня до этого вопреки обычаю Тиниус, не вымолвив слова, сидел за столом, ни к чему не притронувшись. Когда на следующий день он не появился, пастор послал к нему свою старшую дочь и с ней корзинку с едой (нет, не через лес.) Постучав и расслышав слабый голос, она вошла. На середине убого обставленной каморки, воздев руки, стоял магистр Тиниус и на неизвестном языке декламировал стихи. Когда девушка, обратившись к нему, вырвала его из этого жуткого транса, он с поднятыми в страхе руками выдавил из себя: «Не смотрите на меня так! Ничего доброго во мне не высмотрите — ни внутри, ни снаружи. Все во мне дурно. Все… Все…» (Какая превосходная физиогномическая фраза. Какова самокритика!) Тиниус нетвердо стоял на ногах, казалось, колени вот-вот подогнутся, и он рухнет на пол. Девушка подвинула ему стул, и Тиниус тут же опустился на него. Потом она с криком выбежала. (Крик вполне объясним. Дедушки вообще-то выглядят несколько по-иному.)

Выслушав сбивчивый рассказ дочери, пастор немедленно отправился к Тиниусу и оказался перед запертой дверью. Приложив ухо к доскам, он осведомился о самочувствии Иоганна Георга. Вопрос носил скорее метафизический характер, однако Тиниус сообщил лишь о кратковременном припадке головокружения, который, впрочем, уже прошел. Так что все тревоги напрасны. Ситуация идеально подходила для евангелической исповеди, и пастор готов был исповедовать Тиниуса, но у того не оказалось текста. Или ему не хотелось ничего рассказывать, или же рассказывать было не о чем. Прождав довольно долго, пастор сказал на прощанье: ну, с Богом, вероятно, с умыслом упомянув имя Всевышнего в попытке все же вытянуть из бедняги признание вины, однако Тиниус, едва слышно ответив ему теми же словами прощания, казался спокойным. Лишь когда укол боли в спине вынудил пастора распрямиться, он, не говоря больше ни слова, спустился вниз по узкой лестнице.