— Киф! Я внаю, фто ты девуфка Риты. Или как это там у вас прафильно нафывается. Внаю страфную несправедливую ифторию с Егофом. Всё внаю. Но ефли я фейчас не скафу фебе фто фочу, я профто взорвуфь! — (Когда Дэн волнуется, понять его становится очень сложно). — Мне не нуфно от фебя никакого отфета. Профто я хочу, фтобы ты внала, фто я фебя люблю.

Тишина. Три слова, которые я хотела услышать больше всего на свете. Но только от Егора. Только от него, Дэн! Что же ты наделал, друг. Тремя словами убил нашу замечательную молодую, неокрепшую дружбу. Теперь я никогда не смогу воспринимать тебя по-другому. Неловкое молчание. Сгорбленная спина Дэна и его скорбный беззащитный затылок ждали пули ответа. Я сконфуженно, едва заметно мотала головой, находясь в каком-то отчаянии. Мне было ужасно жалко этого хорошего парня, полюбившего замороженное сердце. Зачем? И почему признался именно сейчас? Решил добавить к физической боли душевную? Полный комплект, так сказать. Я с трудом выдавила из себя:

— Прости.

И молнией вылетела из гримёрки. Немедленно выбросить из головы отчаянного влюблённого не получалось. Мало того, я с ужасом отметила, что где-то в глубине моего холодного железного сердца появилась горячая пульсирующая точка, слабый маячок забытого чувства. Но я была уверена, что это всего лишь чувство жалости и ему никогда не вырасти во что-то большее, настоящее, сильное. Королева Ритка в гордом одиночестве стояла у длинной стойки бара и с отсутствующим видом на бледном лице потягивала красное вино. Или кровь? Чёрт!

— А где Милка?

— В туалет пошла.

— Давно?

— Минут десять назад. Мне что, нужно было с ней пойти? Ты чего такая возбуждённая? Куда тебя Дэн таскал? Хотел склонить к побегу с бродячим «Цирком Боли»? Или хотел, чтобы ты повисела с ним на сцене?

— Угу, — процедила я сквозь зубы, соглашаясь со всеми предположениями сразу, и тоже взяла себе вина, чтобы успокоиться. Рука с бокалом предательски дрожала. Группа на сцене закончила выть, и там вовсю шли приготовления к публичной казни: суетились техники, отлаживали дыбу для подвеса. Народ начал подтягиваться к эпицентру главного события. Того и гляди, на сцену выйдет несчастный Дэн и подвесится за ребро. Я безумно хотела убежать из этого зоопарка, но Милки всё не было. Поймав мой злобный взляд, Рита простодушно пожала обнаженными плечами:

— Может там очередь в туалет?

Да какая там очередь! Просто наша Мила опять во что-то влипла. Как же я могла забыть про её кошачью болезнь? Мила у нас не ходит в общественные туалеты. Стоит ей выпить немного жидкости, любой, хоть пепси, её сразу тянет метить окрестности, и она идёт из клуба в соседние дворы, а в нашем городе повышенной культуры такое неестественное поведение, естественно, не приветствуется. Могут побить, а могут и в обезьянник забрать. Да мало ли что может случиться вечером с нарядной девочкой, писающей по тёмным углам, у нас же не Брюссель? С такими невесёлыми мыслями мы выбежали с Риткой из клуба на поиски моей несдержанной сестрицы. Впрочем, мы тут же ее нашли у парапета на набережной Невы, правда, в компании с таким живописным персонажем, что забыли причину нашей взволнованности. Собственно я остолбенела и чуть не лишилась сознания. «Чуть», потому что то, что я увидела, казалось абсолютно невозможным. Хотя я успела отметить, что у Риты тоже отпала челюсть и остекленели голубые глаза. Этого не может быть! Милка, увидев нас, приветственно замахала бутылкой пива и поспешила нам навстречу, оставив собеседника.

— Правда, классный? Он меня от двух реальных гопников спас. Вы бы видели, как он их отметелил. Они еле ноги унесли. Я такая: давай я тебя пивом отблагодарю, а он, мол: не надо, мне достаточно твоей улыбки. Прикол? А вы чего такие бледные, словно привидение увидели?

Опять в точку, Мила. Фу-у-у. Пригляделась — отлегло. Но как похож, собака!

— Что случилось-то? Чего молчите?

— Твой приятель очень похож на нашего близкого друга. Покойного друга. — Говорит Рита, тоже пришедшая в себя.

Светлый ёжик, голубые широко посаженные глаза, плечищи, осанка — как больно, чёрт побери! Что за день сегодня!

— Он просит, чтобы его называли Игги. Как Игги Попа. Плащ у него прикольный. Правда?

Лексикон у Милки скудный. Ещё много над ней работы предстоит. А Игги чудовищно похож на Егора. На моего Егора. Но при подробном рассмотрении издалека (близко мы пока подходить боялись) можно было заметить различия. Глаза у Игги были егоровские, только чуть больше и какие-то странные. Словно в зрачки были вставлены многогранные линзы. Будто у него в глазах не хрусталики, а брильянтики. Наверняка какая-то модная штука. Каких только линз не придумали для записных зависимых модников. А Игги явно из таких. Странный плащ-накидка неприятно топорщился на его широкой спине в районе лопаток. И ещё он всё время улыбался. Без остановки. Мы с Ритой без капли смущения разглядывали его, но ему, похоже, было всё равно. Улыбка как приклеенная — не сходила с мужественного лица. Милка, недоумевая, таращилась на нас с Риткой как на ненормальных, потом схватила меня за рукав и быстро зашептала в ухо.

— Прости меня. Я такая дура, сказала ему, что я — Кити Китова, ну та, про которую написана книга. И что мне двадцать лет. Он такой лапочка, так мне понравился! Не пали меня, пожалуйста!

— Какая лажа! Фу! Позорище! — У моей Ритки очень чуткие уши.

— Я тоже прибавила себе год при знакомстве с Егором, — призналась я, понимая, что расчувствовалась и сдаю воспитательные позиции.

— Ладно, не выдам тебя. Нет проблем. Ты — Кити. Только краснеть потом придётся тебе же.

Мы дружно пошли знакомиться к Игги. Его голос оказался гораздо выше, чем я представляла. Я тоже Катя, как Мила, в смысле, Кити. Старшая кузина! У нас все в семье Кати! Вот ведь дура, прости господи. Вблизи Игги выглядел ещё страннее, он весь был как будто чуть-чуть неправильный, каждая чёрточка лица. Например, чуть вытянутые островатые уши, почти как у эльфа, но не уродские, в пределах нормы. Но так похож на Трушина, гад. Я не могла оторвать от него жадных глаз. Я чувствовала кожей, что Рита начинала ревновать, только пока не определила, кого к кому. И тут из ниоткуда появились бабочки. Солнце, игравшее в невских волнах, выныривало на их крыльях, и всё вокруг становилось ярким, нереальным, сумасшедшим. Какие же они всё-таки огромные! Они летали вокруг нас, и было видно каждую ворсинку на их телах, каждую чешуйку на крыльях. Свёрнутые, словно пожарные шланги, хоботы и блестящие хитиновые лапы казались толще слоновьих. Красивое и очень страшное зрелище. Народ немедленно вывалился из душных окрестных зданий, в том числе и из клуба, где шла конвенция. Все радовались, как дети, свистели, улюлюкали, снимали на мобилы и фотокамеры, а бабочки радостно порхали над нашей компанией, и потоки воздуха, поднимаемые их крыльями, нежно обволакивали наши лица и трепали волосы. Я тайком поглядывала на Игги, а он, всё так же безмятежно улыбаясь, держал Милку за руку, но смотрел мне в глаза. И от его лучистого взгляда мне становилось не по себе. Я пыталась вспомнить что-то очень важное, только что промелькнувшее в моей голове, словно взмах крыльев бабочки. Словно двадцать пятый кадр. Словно забытый сон. Пыталась вспомнить, но не могла. Вот голова дырявая. И спина дырявая. Я нарочно повела плечами, чтобы почувствовать остро-сладкую боль под пластырями на спине, и в этот момент заметила, как Игги повторил моё движение. От этого простого жеста мне почему-то стало очень страшно. Такое бывает, когда ты внезапно осознаешь, что однажды ты обязательно умрёшь. Вот так ни с того ни с сего средь бела дня вспоминаешь о неминуемой смерти, которая придёт, что бы ты ни делала, как бы ни жила. А бабочки всё кружили над нами на высоте каких-то трёх метров. Рита, моя добрая Рита обняла меня сзади и промурлыкала на ухо: