Капитан нахмурился и посмотрел на часы. Я уже понял, что мы ожидаем того самого коллегу, курьера отдела особых поручений из Полежаевска. Помятуя о словах князя, мы ожидали увидеть рослого мужика — а это оказалась хрупкая девушка, которая тащила пару здоровенных сумок и рюкзак. Увидев её прикид, Сид присвистнул — шипы, яркая красно-чёрная кожанка и характерный макияж выдавали в ней соратницу по субкультуре. Лицо было красивое, с резкими, не то кавказскими, не то латиноамериканскими чертами. А вот выражение лица было озлобленным.

— Так. Отдельная каюта на этой посудине, надеюсь, будет? — с ходу спросила она, хлопнув пакеты на палубу.

— Как тебя хоть зовут, дамочка? — спросил Дементий.

— Амелия Родригес я. Поручик Курьерской службы. Маскировщик третьей ступени навыка.

— Ступени навыков уже давно отменены… — начал капитан, но его заткнули.

— Молчать! А это что за чучело? — она посмотрела на Сида. — Я вижу, крепостной же.

— Камердинер мой, — сказал я. — Спартак Кириллович должен был сообщить.

— Ясно, — хмуро сказала она. — А где эта ваша тварь?

Она прошагала по палубам и дошла до клетки. Станислав Володимирович метнулся за ней, я пошёл следом.

— Ага, вот ты где, животное, — сказала она, взглянув в прорезь в брезенте.

Два глаза, налитые огнём, уже смотрели на неё из темноты.

— Тише, уважаемая, это, между прочим, хоть и животное, но вовсе не тварь, а… — начал учёный, но не успел.

Амелия выставила руку вперёд, и клетка вместе со всем содержимым исчезла, обнажив пустые стены помещения.

Глава 17

Все успели испугаться, а кто-то успел и сматериться, однако тут же она снова напрягла выставленную руку, и клетка появилась.

— Объект понятен. Что уставились, иллюзий не видели? Так и не ответили, каюта моя где?

Все сразу поняли её настрой и спорить почему-то не захотели. Скорее потому, что решили не украшать круиз совместным пребыванием с ней в одной каюте.

— Так, дамочка. Дерзить если будешь мне тут — отправишься в трюм, — заявил капитан. — Мне, знаешь ли, глубоко по барабану, какие у тебя там навыки и какой чин, корабль мой, плаваю как хочу, а мы тебя ещё и ждали полчаса — так что изволь спать где постелят!

Показалось, что она сейчас вцепится ему в глотку, но все настолько устали и хотели спать, что конфликт удалось уладить. Последовали небольшие рокировки, в ходе которых Дробышевский занял вторую койку в каюте боцмана, Амелия — одиночную, предназначавшуюся ему, а мы с Самирой оказались в двухместной. Чему, в общем-то, были весьма рады. Как наши две несчастные тесные койки выдержали все испытания за длительные вечера в одиночестве, отсутствии гаджетов и нормальных развлечений — сложно сказать.

Экзотики и остроты ощущений добавляла необходимость всё делать тихо и без лишней тряски — стенки переборок между каютами были тонкие, звукопроницаемость высокая.

Однако стыдно и цинично признавать, но уже на третий день секс-марафон с экзотикой начали приедаться. Нам было хорошо вместе, фантазии хватало на новые эксперименты, но после того сообщения от Нинель Кирилловны в голове звучала набатом мысль — а что, если всё неправильно? Что, если моя судьба ждёт меня в Санкт-Петербурге? К тому же, я так и не прочитал ответа!

Конечно, будь я постарше — даже не думал сомневаться бы и глушил все гормоны удовольствием. Но когда молод телом — возвращаются старые привычки, иллюзии выбора и прочее, поэтому сердцу не прикажешь.

Что произошло помимо бесконечных скачек по кроватям? Событий вышло не то, чтобы много — и, вероятно, лучше всего будет рассказать в формате дневника или бортового журнала.

12 мая, среда.

Вышли из порта Полежаевска и поплыли не на северо-запад, к родным берегам, а на восток. Климов на мой вопрос посмеялся и сказал, что каждому школьнику известно — юг Папуа и вся южная Индонезия под Норвегами, те блокируют проливы, поэтому нужно обогнуть остров и проплыть по территориальным водам нашего Новогвинейского края.

Удивительно, но наша подопечная переносила транспортировку спокойно — во многом, потому что с ней предварительно поговорил ученый и более-менее все объяснил.

Дробышевский сперва мучался от морской болезни, но уже после обеда бодро рассуждал про природу каннибализма у папуасских аборигенов. Говорил, что ужасы преувеличены — каннибализм даже в совершенно-диких племенах не является нормой. Хотя причин, кроме сугубо-гастрономических, чтобы съесть кого-то, оказалось много: от устрашения соседнего племени и мести, до мифов, что сила съеденного передаётся каннибалу.

— Скажем, вот я — шибко умный, вот, бороду отпустил, и, получается, ежели меня слопать — то можно по ихнему мнению таким же умным стать, — закончил Дробышевский.

— А существует ли такой навык — поглощать чужие навыки путём каннибализма?

— О, ну, у папуасов каких только навыков нет, всё-таких, одни из самых древних представителей Хомо Сапиенс, очень мало изменились с каменного века… Но коэффициент Столбовского, знаете ли, неумолим.

— Напомните, Станислав, что это? — спросил я.

Самира снова посмотрела на меня слегка удивлённо и сказала:

— Один и сорок два. В восьмом классе проходят…

Дробышевский же ра

— Ну, был такой великий антрополог-сенситивист в шестидесятые годы, Столбовский. Тогда как раз совершенствовались методы определения процента сечения. И он изучал сенсов в разных народах и популяциях, но только малосенситивных, у кого сечение ниже 1% — а такие в изобилие встречаются даже в таких бедных на способности народах, как баварцы и итальянцы. Ну, и вывел он, что если сечение у человечка определить, то в среднем во всех популяциях затем к двадцати годам первым навыком худо-бедно овладевает примерно каждый шестой. Затем, если брать людей помощнее, у кого на приборах показало от одного до двух процентов — то уже каждый четвёртый… И так далее. Шесть процентов — почти все первый навык осваивают, хотя бы паразитный, восемь процентов — уже два навыка.

Я кивнул:

— В общем, с каждым процентом сечения всё больше освоивших навык, это логично.

— Примерно на сорок процентов больше с каждым процентом сечения. Ключевой момент — у тех, у кого измерено! Следовательно, те, кто имеет доступ к медицине и образованию. А потом стали проверять проверять дикие племена, живущие в неолитических условиях — то там неожиданно всё ломается. У некоторых народностей мы даже не знаем, много у них высоко-сенситивных, или мало. И они тоже не знают, живут себе без навыков, палкой-копалкой таро какое-нибудь выкапывают. Учиться зачем? Разве что один шаман в племени умеет огонь пальцами добывать, или охотник особо-умелый кускуса на дереве зачаровывает, чтобы тот сам к ним приполз. Так что, может, и бродят где-то по горам и лесами Новогвинейского края уникумы с высоким процентом и предрасположенностью к редкому навыку, вроде сенситивного каннибализма — только вот их не измерил никто, а им самим это не нужно.

Кроме разговоров за день не прошло ничего.

Поговорили и с Сидом, рассказал о том, как что было в хозяйстве. Затем перешёл на личное.

— Я тут это… Софье предложение сделал, — сказал он и поёжился.

Я подумал, что это порождает новые проблемы — например, необходимость скорее решить земельный вопрос. Но, с другой стороны, я уже был рад погрузиться в решение текущих проблем.

— О, поздравляю! Я же, вроде как, по традиции должен благословить?

— Угу. Должен. Но — рано. Успел поругаться уже, она меня всё убеждала не ехать. Говорила, что ты помер. А теперь ешё и позвонить нельзя.

— Вот же блин, — вздохнул я. — Из-за меня, получается?

— Ну, ты этого не хотел, барь, я понимаю. Получается, так.

— Ну, потерпи. Думаю, никуда она от тебя не убежит, приеду — мирить вас буду. А Алла чего? Появлялась?

— Когда новость прошла, считай, две недели назад — списывались, спрашивала, не знаю ли новостей. Софье звонила, говорит — плакала.

— Даже так…

— Ты-то сам чего решил, Дарь Матвеич? — спросил он.

— Сначала нужно поговорить, сейчас бессмысленно что-то решать.

На самом деле, и не хотелось пока ничего решать.

К вечеру Сид нашёл удочки и пытался порыбачить, когда мы встали в море, пока боцман что-то переключал в оборудовании. Амелия не вылезала из каюты, попеременно доносились звуки каких-то боевиков, тяжёлых концертов с воем-гроулингом на разных языках, а под вечер — весьма характерные звуки порнографии.

— Ты это тоже слышишь? — спросил я,